Cочинения на свободную тему
-
Анализ стихотворения
-
Анализ произведения Пушкина «Из Пиндемонти»
Анализ произведения Пушкина «Из Пиндемонти»
Известно, что «Из Пиндемонти» — оригинальное произведение, а не перевод. Сначала стихотворение было озаглавлено иначе— «Из Пиндемонти» имя этого французского поэта Пушкин вычеркнул, скорей всего, из опасения, что русские читатели могли подумать, будто и на самом деле речь идет о Франции. Николаевское правительство старательно препятствовало проникновению политических известий из этой страны, где совсем недавно произошла еще одна революция, но, несмотря на это, многие русские люди все-таки знали, что там «отвергаемые» поэтом права и свободы хоть и в урезанном виде, но существовали: была и относительная свобода печати, были и парламентские обсуждения государственного бюджета и даже дебаты по вопросам войны и мира.
Так что французскому поэту было от чего отказываться. Указание на итальянского поэта Пиндемонти в значительной степени уменьшало опасность переадресовки читательского внимания: в Италии почти так же, как и в России, поименованных в стихотворении прав не было; итальянский поэт, как и его русский «переводчик», отвергал то, чего не имел.
Таким образом обнаруживается соотношение и назначение двух смысловых пластов. Лежащая на поверхности обывательская, самодовольная и трусливая ирония («громкие права», «в сладкой участи», «мало горя мне») благожелательному цензору — были и такие — давала возможность принять стихотворение за перевод с итальянского и спокойно разрешить его к печати. Представленные в стихотворении конкретные и легко узнаваемые обстоятельства и приметы тогдашней русской действительности, они же вместе с тем были обстоятельствами и приметами жизни самого Пушкина (журнальные замыслы, чуткая цензура) — должны были взорвать эту иронию изнутри и подвести вдумчивого читателя к пониманию того, что под ее в подцензурной печати названы как раз те отсутствующие в России права и свободы, которые позволяли бы обуздывать или хотя бы ограничивать тиранический произвол властей.
Именно этот внутренний обличительный смысл первой части стихотворения определяет содержание и второй его части, которая кажется такой простодушно открытой только по первому впечатлению. Мы видели, с каким трудом Пушкин сдерживал порывы к открытому обличению, когда сочинял строки о цензуре. Пожалуй, еще нагляднее это сказалось в работе над 15-й и 16-й строчками стихотворения. В черновике сначала написалось подлинное:
* Пред силой беззаконной
* Не гнуть ни совести, ни мысли непреклонной…
* Затем было испробовано прямо противоположное:
* Пред силой законной…
И только после этого была найдена деталь, недвусмысленно указывающая на Николая I, нанесшего Пушкину всенародное оскорбление, «пожаловав» ему камер-юнкерский мундир:
* …для власти, для ливреи
* Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…
Не о «французском» и уж тем более не об «итальянском» противостоянии личной свободы и свободы политической идет речь в этом стихотворении; истинное его содержание образует тема чисто русская, с давних пор занимающая в творчестве Пушкина одно из центральных мест,— тема ухода из царства бесправия и произвола, то есть тема отрицания и обличения этого царства.
шкина одно из центральных мест,— тема ухода из царства бесправия и произвола, то есть тема отрицания и обличения этого царства.
Контуры обличительной темы еще отчетливее проступают в свете следующего обстоятельства: 5 июля 1936 года, кроме стихотворения «Из Пиндемонти», была закончена также «Мирская власть» — одно из самых значительных произведений пушкинской поэтической публицистики. Внимание поэта привлек как будто бы незначительный факт: в одном из храмов, находящихся скорее всего в аристократической части столицы, начальство во избежание беспорядка распорядилось поставить у распятия «в ружье и кивере двух грозных часовых». Пушкин увидел в этом символическое выражение лицемерия и цинизма мирской, то есть царской, власти, отгораживающей господ от народа даже в совершении религиозных обрядов. «К чему, скажите мне, хранительная стража?» — обращается поэт к держателям этой власти без различия рангов, а стало быть, прежде всего к верховному из них — к царю:
* Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
* Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
* И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
* Пускать не велено сюда простой народ?
Два эти написанные одновременно стихотворения не противостоят, а дополняют друг друга. И тут и там в различных формах выражения Пушкин обличает силу власти беззаконной, иными словами, обличает господствовавший в то время в России общественно-политический строй. Под леденящим взором «чуткой цензуры» Пушкин в духе «гимнов прежних» продолжает борьбу за свободу; он отстаивает и личную свободу поэта, то есть творческую свободу, и свободу социальную, нисколько не упрощая своего понимания идеи свободы как идеи универсальной. Но есть в них и одно, для нашей темы весьма важное различие. «Мирская власть» — это страстная защита нравственного достоинства народа, защита прав его совести; поэт вместе с народом, и обиду народную он переживает, как свою собственную, тогда как в стихотворении «Из Пиндемонти» он противопоставляет себя народу: зависимость поэта от народа осуждена и отвергнута здесь так же, как и зависимость от царя.
Так что французскому поэту было от чего отказываться. Указание на итальянского поэта Пиндемонти в значительной степени уменьшало опасность переадресовки читательского внимания: в Италии почти так же, как и в России, поименованных в стихотворении прав не было; итальянский поэт, как и его русский «переводчик», отвергал то, чего не имел.
Таким образом обнаруживается соотношение и назначение двух смысловых пластов. Лежащая на поверхности обывательская, самодовольная и трусливая ирония («громкие права», «в сладкой участи», «мало горя мне») благожелательному цензору — были и такие — давала возможность принять стихотворение за перевод с итальянского и спокойно разрешить его к печати. Представленные в стихотворении конкретные и легко узнаваемые обстоятельства и приметы тогдашней русской действительности, они же вместе с тем были обстоятельствами и приметами жизни самого Пушкина (журнальные замыслы, чуткая цензура) — должны были взорвать эту иронию изнутри и подвести вдумчивого читателя к пониманию того, что под ее в подцензурной печати названы как раз те отсутствующие в России права и свободы, которые позволяли бы обуздывать или хотя бы ограничивать тиранический произвол властей.
Именно этот внутренний обличительный смысл первой части стихотворения определяет содержание и второй его части, которая кажется такой простодушно открытой только по первому впечатлению. Мы видели, с каким трудом Пушкин сдерживал порывы к открытому обличению, когда сочинял строки о цензуре. Пожалуй, еще нагляднее это сказалось в работе над 15-й и 16-й строчками стихотворения. В черновике сначала написалось подлинное:
* Пред силой беззаконной
* Не гнуть ни совести, ни мысли непреклонной…
* Затем было испробовано прямо противоположное:
* Пред силой законной…
И только после этого была найдена деталь, недвусмысленно указывающая на Николая I, нанесшего Пушкину всенародное оскорбление, «пожаловав» ему камер-юнкерский мундир:
* …для власти, для ливреи
* Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…
Не о «французском» и уж тем более не об «итальянском» противостоянии личной свободы и свободы политической идет речь в этом стихотворении; истинное его содержание образует тема чисто русская, с давних пор занимающая в творчестве Пушкина одно из центральных мест,— тема ухода из царства бесправия и произвола, то есть тема отрицания и обличения этого царства.
шкина одно из центральных мест,— тема ухода из царства бесправия и произвола, то есть тема отрицания и обличения этого царства.
Контуры обличительной темы еще отчетливее проступают в свете следующего обстоятельства: 5 июля 1936 года, кроме стихотворения «Из Пиндемонти», была закончена также «Мирская власть» — одно из самых значительных произведений пушкинской поэтической публицистики. Внимание поэта привлек как будто бы незначительный факт: в одном из храмов, находящихся скорее всего в аристократической части столицы, начальство во избежание беспорядка распорядилось поставить у распятия «в ружье и кивере двух грозных часовых». Пушкин увидел в этом символическое выражение лицемерия и цинизма мирской, то есть царской, власти, отгораживающей господ от народа даже в совершении религиозных обрядов. «К чему, скажите мне, хранительная стража?» — обращается поэт к держателям этой власти без различия рангов, а стало быть, прежде всего к верховному из них — к царю:
* Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
* Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
* И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
* Пускать не велено сюда простой народ?
Два эти написанные одновременно стихотворения не противостоят, а дополняют друг друга. И тут и там в различных формах выражения Пушкин обличает силу власти беззаконной, иными словами, обличает господствовавший в то время в России общественно-политический строй. Под леденящим взором «чуткой цензуры» Пушкин в духе «гимнов прежних» продолжает борьбу за свободу; он отстаивает и личную свободу поэта, то есть творческую свободу, и свободу социальную, нисколько не упрощая своего понимания идеи свободы как идеи универсальной. Но есть в них и одно, для нашей темы весьма важное различие. «Мирская власть» — это страстная защита нравственного достоинства народа, защита прав его совести; поэт вместе с народом, и обиду народную он переживает, как свою собственную, тогда как в стихотворении «Из Пиндемонти» он противопоставляет себя народу: зависимость поэта от народа осуждена и отвергнута здесь так же, как и зависимость от царя.