Вариант 1

Ш. Гордон

Бялик Хаим Нахман (1873—) — крупнейший представитель современной гебраистской (на древнееврейском языке) литературы. Р. на Волыни в семье бедного корчмаря. Б. вступил на литературное поприще в 90-х гг., когда определился процесс социальной дифференциации еврейства. Одновременно с зарождением еврейского рабочего движения буржуазный политический сионизм приходил на смену палестинофильству и «духовному сионизму». Бялик связал свою лит-ую судьбу с ростом буржуазной сионистской идеологии, развивавшейся под лозунгом нерушимого единства еврейского народа. Это наложило на произведения Б. печать одностороннего косного национализма. В своей поэзии Бялик звал в синагогу, хотя большей частью потрясал основы «еговизма», патетически боролся против наивно-персонифицированного Еговы. По выражению И. М. Нусинова, «все творчество Бялика по существу является ярким, насыщенным глубокой скорбью, бунтом еврейского мещанства против своего исторического бессилия». Примитивное богоборчество поэта лишено философской значимости, а призыв в синагогу — в сущности — утверждение фетишизированной поэтом «священной книги». Тяготение Бялика к синагоге — стремление к философски прокламированной им в одной из своих статей «галахе» (законности, разуму, активному реализму в еврейской культуре (см. «Агада»)), которая в его поэзии потеряла свой реализм, свою активность и превратилась лишь в консервативно-охранительное, пассивно-романтическое начало. Но если в своей лирике Б. страшился эмоционально-динамической стихии в еврейской культуре, ее «взрывчатых веществ», которые являются угрозой национализму, то в своей прозе он приблизился к иным настроениям. В рассказе «За оградой» Бялик изображает любовь еврейского мальчика Ноя и крестьянской девочки Маринки; он вскрывает и подчеркивает глубокую естественность подобной любви, —  естественность тяготения людей разных национальностей друг к другу. В другом рассказе он дает яркие картины сближения в соответствующих бытовых условиях евреев и «не-евреев» (Петька, Явдуха). Вся проза Б. полна глубоких жизненных инстинктов, нарастающей эмоциональной стихии, подтачивающей замкнутость нации, и категорически отрицает консервативную романтику национализма, нашедшую свое яркое выражение в его поэзии. Пассивно-романтической оказалась прокламированная поэтом «активная», «реалистическая» «галаха», и исполненной творческого активного реализма стала якобы пассивная, эмоциональная стихия — «агада» . Изображая «последнего» корчмаря, вытесняемого полицейским режимом из деревни, Б. одновременно выявлял углублявшиеся социальные противоречия еврейства: в образе «Арье-Бал’агуф» (Арье кулак) он создал тип нарождающейся кулацкой буржуазии, терроризировавшей мелкую буржуазию, которая все же уживалась с первой на началах шаткого компромисса. В своей поэзии Б. воспринимал еврейскую нацию как неделимо целостный коллектив, скованный библейскими традициями; в своей художественной прозе он остро ощущал социальную дифференциацию еврейства. Это противоречие все более и более углублялось. Он долго колебался между романтическими и реалистическими элементами, неизменно подменяя их, и эти колебания достаточно выявляли неустойчивую классовую природу его творчества. В результате — романтическая поэзия Б. заглушила его реалистическую прозу, от которой он все более и более отдалялся. Б. — преимущественно поэт, и как таковой замкнулся в свою романтику консервативного национализма, которая по существу базируется на буржуазных позициях, завуалированных идеей национального единства.

Основные темы в поэзии Бялика: национальная катастрофа — погромы, бытовая сатира, проблема исторической судьбы еврейского народа, космическая лирика на национальном фоне и национальная лирика на космическом фоне. Б. «реставрировал» пророческий стиль, но в поэтических произведениях, связанных с бытом, эта «реставрация» потерпела полное крушение. В этом отношении особенно характерно прославившее Б. «Сказание о погроме», отклик на кишиневский погром 1903. Б. дал жуткую картину погрома, жалкой беспомощности евреев, избиваемых хулиганами. Но в поэме нет никакой социальной перспективы, и вся мощь библейского слова направлена не на вскрытие сущности национальной трагедии, а на бичевание жертв, бессильных оказать сопротивление громилам. Б. «пророчески» проклинает забитых лавочников, не пожелавших стать «маккавеями». Этот «пророческий» стиль здесь не оправдан, он получил неверное применение. У пророков ненависть к обреченным граничит  с сильной, сокровенной любовью, у Б. — ненависть на грани истерии: моментами поэт точно юродивый бьется в бессильной ярости и презрении к жертвам. Пророки выражали веру в будущее всего человечества, Б. не видит никакого выхода из положения. Поэт обобщил кишиневский эпизод в трагедию национального бессилия, не узрел медленно вскрывавшихся революционных потенций, не почувствовал нарастания еврейского рабочего движения, новой социальной силы, шедшей навстречу русской революции. В 1905 социально созревшая еврейская рабочая масса героически реагировала на волну погромов, организовала самооборону и самоотверженно отбивала не только громил, но в некоторых случаях и царские «роты». Вот этот героизм еврейских трудящихся Б. обошел полным молчанием, он не ощутил человеческого и национального достоинства еврейской массы в периоды ее сознательных социально-политических устремлений. Ближайшие годы после кишиневского погрома, годы революции, опровергли и разоблачили «пророческий» стиль Бялика, доказали его полную несостоятельность.

Художественной высоты Б. достигает в своих образах «вечной пустыни» и воспоминаниях детства. С образами «пустыни» связана у Б. проблема об исторических судьбах еврейского народа: «Мертвецы пустыни» не воскресли в творчестве Б.

Чем дальше, тем более суживался национальный кругозор Б., и национализм его срастался с безвыходным пессимизмом. Он остается крайним пессимистом и метафизиком, представляющим бытие еврейства лишь как статику, провидящим в мучительной безнадежности «голод о Мессии», голод и жажду, никем и ничем не утоляемые. И если у Б. есть какой-либо выход из национальной трагедии, то это только «дедовская книга», обращенная им в религию без веры, религию, которую должно бесконечно изучать, когда вера иссякла; она бальзамирована поэтом, превращена в мумию, покоится надгробным памятником «Мертвецам пустыни»...

Б. — крупный поэт с мощной языковой стихией, сложными ритмами и инструментовкой библейской речи, творчески ее преобразивший. К недостаткам его стиля следует отнести: некоторую превыспренность в форме риторических вопросов, слишком частое употребление канонизированных библейских понятий и образов, как «святость», «ангел» и др. Это зачастую придает его стилю оттенки риторического гиперболизма. На русский яз. Б. переводили: К. Бархин, В. Я. Брюсов, Д. Выгодский, Вл. Жаботинский, Вяч. Иванов, Л. Яффе, Ф. Сологуб, В. Ходасевич.

Список литературы

Х. Н. Бялик, Песни и поэмы, перев. Вл. Жаботинского, СПБ., 1914

Сборн. рассказов Бялика издан в Москве в 1918, в изд. «Сафрут»

см. Reisen Z., Lexikon fun der jidischen Literatur, Presse und Filologie, т. I, Вильно, 1926.