Биографии знаменитых людей - Македонский Александр III - Вариант 1

Вариант 1

Alexandr III Makedonskiy

( 07 . 0356 [до н.э.] - 13.06.0323 года [до н.э.])

Греция

Игорь Дубровский

Взращенный под Миезой

Об Александре Македонском известно много и мало. Можно вполне определенно проследить главные эпизоды его царствования и завоевания Востока, начиная с первой победы на реке Граник и оканчивая его смертью в Вавилоне. Но причины, побудившие его броситься в столь неслыханную авантюру, мечты и цели, двигавшие им в продолжение этой военной, политической и религиозной эпопеи, остаются во многом предметом догадок. К тому же информации из первых рук на этот счет не существует, и вся осведомленность, как известно, опирается в основном на греческие и латинские сочинения, составленные много веков спустя. Прежде всего — на исторические и географические труды Арриана, Плутарха, Курция Руфа, Диодора Сицилийского, Помпея Трога, Страбона и некоторых других авторов. Историю Александра Македонского современные исследователи реконструируют сложным путем исторической критики.

Александр Македонский родился в июле 356 года до н. э. от брака македонского царя Филиппа и царицы Олимпиады. В Древней Греции все знатные, в особенности царские, роды претендовали на происхождение от богов или героев. Македонские цари вели свою родословную от Геракла — сына греческого бога Зевса от смертной женщины Алкмены. По материнской линии Александр Македонский мог считаться прямым потомком Ахилла, героя легендарной Троянской войны, воспетого Гомером.

Про мать Александра прежде всего известно то, что она принимала активное участие в существовавших тогда религиозных ритуалах. Плутарх об этом сообщает следующим образом: «Издревле все женщины той страны участвуют в орфических таинствах и оргиях в честь Диониса». В этой религиозной практике не было ничего необыкновенного. Однако Олимпиада, по его словам, «ревностнее других была привержена этим таинствам и неистовствовала совсем по-варварски; во время торжественных шествий она несла больших ручных змей, которые часто наводили страх на мужчин». Плутарх и другие писатели древности называют это причиной размолвки между Филиппом и Олимпиадой, приведшей к тому, что царь оставил царицу: «Однажды видели змея, который лежал, вытянувшись вдоль тела спящей Олимпиады. Говорят, что это больше, чем что-либо другое, охладило влечение и любовь Филиппа к жене, и он стал реже проводить с ней ночи, то ли потому, что боялся, как бы женщина его не околдовала или же не опоила, то ли считая, что она связана с высшим существом, и потому избегал близости с ней». В более приземленной формулировке последняя мысль могла прозвучать в виде вопроса о том, кто же является «настоящим» отцом Александра: царь Филипп или же скрывающееся в обличье змеи божество? Впоследствии Александр Македонский широко эксплуатировал эту выигрышную тему своего сверхъестественного происхождения. Якобы, провожая Александра в персидский поход, Олимпиада открыла сыну тайну его необычного рождения. Впрочем, есть и совсем другие свидетельства. Согласно им Олимпиада протестовала против утверждения, что родила не от мужа. Как пишет все тот же Плутарх, «Олимпиада опровергала эти толки и восклицала нередко: Когда же Александр перестанет оговаривать меня перед Герой?!» (Греческая богиня Гера, супруга Зевса, считалась покровительницей брака.) Если же эта легенда и имеет какие-то основания, то, скорее всего, они относятся к другому периоду жизни Олимпиады. Царь Филипп явно считал Александра своим сыном.

Самым необыкновенным фактом юности Александра был его учитель — величайший греческий философ Аристотель, приглашенный царем Филиппом. Как сообщает Плутарх, за обучение сына царь Филипп расплатился с Аристотелем прекрасным и достойным способом: «Филипп восстановил им же самим разрушенный город Стагиру, откуда Аристотель был родом, и возвратил туда бежавших или находившихся в рабстве граждан. Для занятий и бесед он отвел Аристотелю и Александру рощу около Миезы, посвященную нимфам». В этом замечательном факте угадывается не столько связанность Македонии с греческой культурой, сколько… желание такой связи. Страна македонских царей была наполовину варварской окраиной греческого мира — диким местом, пояснял Демосфен, где нельзя купить даже порядочного раба.

Свобода по-эллински

Наличие свободы — вот главное, что разнило греков и варваров. Аристотель и афинский оратор Исократ авторитетно утверждали, что «раб и варвар по своей природе — понятия тождественные», что подданные Персидской империи в отличие от граждан греческих государств «в душе низки и полны раболепного страха». «Стремясь унизить себя любым способом, они преклоняются перед смертным человеком», своим царем, чего заслуживают только боги. Идеал свободы подразумевал желанный для греков тип общественного устройства — коллективы граждан, самостоятельно решающих свою судьбу. Греческий мир не был одной страной и не стремился ею быть. Он складывался из множества вполне или относительно самостоятельных, небольших или совсем маленьких государств, которые могли соединиться перед лицом общего врага, например тех же персов. По факту такого объединения неизбежно ставился вопрос о том, кто же будет главным. Афины, Фивы или Спарта соглашались действовать во имя Греции, но не под чужим руководством.

Мотив обличения персидского деспотизма как полной противоположности греческой свободе не был случайным. Свои политические идеалы, равно как и мысль о единстве Эллады перед лицом персов, греки вынесли из Греко-персидских войн первой половины V века до н. э. Разрозненные в политическом отношении, непохожие во многом на других, греческие племена связывала память об общем прошлом. Центральная фигура воспоминания — история коалиции, панэллинского сплочения против врага на Востоке. Сама мысль о коалиции Европы против Азии навеяна, конечно же, «Илиадой». Повествование о Троянской войне воспринималось эллинами как история, а не как миф или художественный вымысел. На основании этого эпического текста они, по всей видимости, стремились понимать себя как один народ, единое целое. Но в еще большей степени их менталитет и самосознание формировали драматические и героические страницы истории нашествия на греческий мир персидского царя Ксеркса в 480 году до н. э., почти за полтораста лет до Александра Македонского. Из патриотического убеждения в моральной правоте и образцовом общественном устройстве эллинов в конце концов вытекали — едва ли справедливые — соображения о непрочности персидского государства и легкости завоевания Персии. С середины IV века до н. э. идею завоевательного похода на Восток развивали многие греческие писатели. Возможность прибрать к рукам чужое у них соединялась с долгом отмщения историческому врагу за пепел сожженных городов и поруганные святыни Эллады.

Война с персами казалась им выходом из бесконечных войн самих же греков с греками. «Перенесем богатства Азии в Европу, а бедствия Эллады — в Азию», — обращался оратор Исократ к македонскому царю Филиппу, видя в нем потенциального лидера Греции, способного повести ее на Восток. Зато немало других греков расценивали стремительный рост македонского влияния как угрозу свободе. Демосфен обрушивал на Филиппа свои филиппики, ставшие нарицательным названием разоблачительных речей. После победы македонцев над союзными силами греческих городов во главе с Афинами, одержанной в 338 году до н. э. при Херонее, собравшийся в Коринфе общегреческий конгресс фактически подтвердил политическое верховенство Македонии в Греции. Конгресс объявил войну персам, назвав царя Филиппа вождем военного похода в Азию. Почти вся Эллада, за исключением Спарты, обещала пойти за ним. Возмездие персам стало одной из названных целей будущей войны, ее вполне официальной программой. Столь же прямо греки признавались и в собственном экспансионизме. Помимо отмщения за оскверненные и преданные огню греческие святыни общегреческая война против Персидского царства должна была присоединить к греческому миру азиатский берег Эгейского моря.

Не заслоняй мне Солнце

Летом 336 года до н. э. Филипп Македонский был сражен рукой убийцы посреди празднеств по случаю свадьбы дочери. В причастности к этому злодеянию, по сообщению греческого историка Арриана, Александр впоследствии обвинял персидского царя Дария: «Отец мой умер от руки заговорщиков, которых сплотили вы, о чем хвастаетесь всем в своих письмах». Этот факт, скорее всего, правдоподобен. Защита греческой свободы от Македонии щедро оплачивалась персами. Персидское участие в делах Эллады традиционно выражалось в финансировании нужных политических проектов. Вся вольнолюбивая Греция, до героя своей «антимакедонской партии» Демосфена включительно, звенела в карманах персидским серебром.

Историки древности и наших дней одинаково высоко ставят царя Филиппа. Сравнивая отца и сына, римский автор Помпей Трог находит такие слова: «Способы побеждать у того и другого были различны. Александр вел войну открыто. Филипп пользовался военными хитростями. Он радовался, если ему удавалось обмануть врагов. Александр — если удавалось разбить их в открытом бою… Благодаря этим чертам характера отец заложил основы мировой державы, а сын закончил дело».

Смерть Филиппа, казалось, обнаружила непрочность возведенной им политической конструкции. Но уже в первые месяцы царствования юный македонский царь Александр стремительно и жестоко подавил вспыхнувшее с новой силой сопротивление греков и подвластных Македонии фракийских и иллирийских племен. Потрясением для Греции стало известие о взятии и разрушении могущественных Фив в 335 году до н. э. Население города было продано в рабство. Примечательное исключение Александр сделал для потомков поэта Пиндара. Остальным — нетронутым — урока на время хватило: например, устрашенные судьбой Фив Афины вымолили себе прощение. Такие военные акции Александра были только приготовлением к большому походу, который намечался против Персидского царства.

К этому времени принадлежит и знаменитая сцена с Диогеном, пересказанная бессчетное число раз множеством писателей. После энергичных военных мер македонского царя, вернувших ему влияние в Греции и ожививших планы войны в Азии, многие известные люди поспешили засвидетельствовать ему свое почтение. Будучи недалеко от Коринфа, Александр Македонский предполагал, что так же поступит и философ Диоген. Но, не дождавшись знаков внимания, царь сам отправился к философу. Диоген лежал и грелся на солнце. Поздоровавшись, царь спросил Диогена, нет ли у него какой-нибудь просьбы. «Отступи чуть в сторону, — ответил тот, — не заслоняй мне солнце».

Начало триумфального шествия

Говоря о причинах похода Александра против персов, историк Арриан цитирует письмо Александра к персидскому царю Дарию: «Ваши предки вторглись в Македонию и остальную Элладу и наделали нам много зла, хотя и не видели от нас никакой обиды. Я, предводитель эллинов, вступил в Азию, желая наказать персов». Строго говоря, большая часть Греции царя Македонии об этом не просила.

Весной 334 года до н. э. по мосту, наведенному из составленных борт к борту кораблей и плотов, Александр во главе сорокатысячной армии перешел через Геллеспонт (теперь пролив Дарданеллы) в Азию. Первым делом оттуда он поспешил в Трою, с которой для греческого мира было связано так много. Здесь он принес жертву Афине, а также почтил могилу Ахилла. Умастив тело, он состязался с друзьями в беге вокруг памятника. Как пишут Арриан и Плутарх, возлагая венок на могилу Ахилла, Александр провозгласил его счастливым, потому что о его славе возвестил на будущие времена такой поэт, как Гомер. Символизм этого жеста вполне понятен. Александр Македонский воздал положенную честь своему легендарному предку, который явно был для него еще и образцом для подражания. Но это означало еще и другое. Македонский царь обращался к исторической памяти греков, используя гомеровский эпос о Троянской войне в качестве примера единения сил греческого мира для войны в Азии. Военные силы греческих городов, кажется, не были Александру большим подспорьем. Он ждал от греков, чтобы они хотя бы не выступали на стороне персов.

В мае 334 года до н. э. на реке Граник Александр встретился с персидской армией, пришедшей его остановить. Победа македонцев была полной. После Граника македонский царь отправил в Афины 300 комплектов персидского военного снаряжения и посвятил их Афине Палладе. Надпись повелел он сделать такую: «Александр, сын Филиппа, и все эллины, кроме спартанцев, взяли от варваров, обитающих в Азии». В действительности при Гранике и в следующих сражениях греческие наемники составляли наилучшую часть персидской пехоты. Афинское посольство напрасно просило царя Александра отпустить афинян, взятых в плен при Гранике. Наемников врага македонский царь предполагал сгноить в рудниках.

В продолжение следующего года военных действий македонская армия овладела западным и южным побережьями Малой Азии (современная территория Турции) и укрепилась в важных стратегических пунктах в глубине полуострова. Следующее большое сражение, на этот раз с главными и наилучшими силами персов во главе с самим персидским царем Дарием, произошло на границе Киликии и Сирии у города Исса в ноябре 333 года до н. э. Сгрудившаяся в тесной долине персидская армия не сумела воспользоваться своим численным превосходством. Вторая битва — вторая победа. Царь Дарий бежал в Месопотамию, бросив войско, сокровища, мать, жену и детей. Это поражение персов имело огромный политический и моральный резонанс. Тем не менее военное положение македонцев не было блестящим ни в Греции, где персидский флот и персидские деньги отвоевывали потерянное, ни в Малой Азии, куда отступила значительная часть персов после Иссы. Не заботясь о персах, успешно действующих у себя в тылу, после битвы при Иссе Александр предпочел повернуть свою армию на юг, желая подчинить богатые торговые города Финикии. Это был ход конем. Финикийский флот являлся сильнейшим во всем Восточном Средиземноморье, и именно финикийские корабли составляли основу неодолимой силы персов на море. Военный успех в Финикии должен был лишить персов флота. Большинство ее городов покорилось македонцам по первому их требованию.

Крупнейший и наилучшим образом укрепленный финикийский город Тир (ныне Сур) оказал царю Александру самое отчаянное и длительное сопротивление. Власти Тира поначалу также соглашались подчиниться. Но их условием было то, что Александр Македонский не войдет в городские стены. На горе жителей города царь принимал за Геракла местное божество Мелькарта, святилище которого помещалось в городском центре. Он не мог отступиться от того, кого считал своим предком, и не взять Тир силой. По словам Арриана и Плутарха, во время осады Александр увидел во сне, как Геракл протягивает ему со стен руку и зовет его к себе. Впрочем, в другой раз сон Александра был, скорее, эротического свойства. Ему приснился сатир, который издали заигрывал с ним, но увертывался и убегал, когда царь пытался его схватить, и дал себя поймать лишь после долгой погони и уговоров. Жители же Тира подозревали в измене не своего Мелькарта-Геракла: «В то же время многим жителям Тира приснилось, — пишет Плутарх дальше, — будто Аполлон сказал, что он перейдет к Александру, так как ему не нравится то, что происходит в городе. Тогда, словно человека, пойманного с поличным при попытке перебежать к врагу, тирийцы опутали огромную статую бога веревками и пригвоздили ее к цоколю, обзывая Аполлона «александристом». Островное положение делало город неуязвимым. Македонскому царю пришлось засыпать море, соединив остров с материком. Жители взятого штурмом Тира, как до того Фив, были проданы в рабство.

Настоящий полубог

Из покорившейся Финикии Александр устремился в Египет, где основал город Александрию. Другим особенным событием его египетского «тура» стало рискованное путешествие через пески ливийской пустыни в оазис Сива к жрецам египетского бога Амона-Ра, которого греки уподобляли своему Зевсу. Арриан представляет дело так: Александра охватило желание отправиться к Амону в Ливию, поскольку говорили, что предсказания Амона сбываются в точности и что именно он давал предсказания Персею и Гераклу. Поскольку Александр стремился подражать этим героям и вдобавок происходил из рода обоих, он возводил свое происхождение к Амону, как возводят мифы происхождения Геракла и Персея к Зевсу. Итак, царь «отправился к Амону, рассчитывая, что он в точности узнает о том, что его касается, или по крайней мере сможет сказать, что узнал». Что именно сказало ему божество устами собственных жрецов, точно не известно. Якобы оно подтвердило божественное происхождение македонского царя. Плутарх в своем жизнеописании Александра дает курьезную интерпретацию этого эпизода. Согласно Плутарху, египетский жрец, приветствовавший Александра Македонского, желал сказать ему по-гречески «пайдион» («дитя»), но по причине дурного произношения вышло «пай Диос» («сын Зевса»). Вполне этим довольный, македонский царь будто бы немедленно удалился. Вовсе не обязательно принимать этот рассказ за чистую монету. В нем скорее угадывается скепсис, с которым на желание Александра сравняться с богами смотрели греки. В Египте таких сомнений возникнуть не могло. Как новый египетский фараон, Александр считался братом и сыном богов на самом законном основании.

Не принимая мирных предложений, из Египта завоеватель наконец двинулся за Евфрат, желая встретиться со своим врагом в решающей схватке. Чтобы подготовиться к ней самым наилучшим образом, у персидского царя Дария, или, как более точно звучал его титул, «царя царей», было и время, и возможности. Войска, стянутые со всех концов его необъятной империи, возможно, отличались разной боеспособностью. Но среди них были действительно отличные воинские части, в том числе тяжелая бактрийская конница, индийские слоны и… греческие наемники. Спустя несколько веков римский историк, автор «Истории Александра Великого» Курций Руф описывает двести персидских колесниц с нескрываемым ужасом: «Копья с железными наконечниками выступали впереди дышла. С обеих сторон хомута было по три меча и еще множество копий. Кроме того, к ступице колес крепились косы, которые должны были разрубать все, что встречается на пути». Около деревни Гавгамелы, недалеко от города Арбелы в Месопотами, персидские военачальники нашли поле для будущей битвы, не походившее на теснину Иссы, где персы так нелепо передавили сами себя. Для лучшего маневра своей конницы, на которую персы особенно полагались, они даже срыли холмы. В октябре 331 года до н. э. армия Александра, безусловно, меньшая по численности, расположилась на позиции, приготовленной для нее персами. Все это чересчур походило на страшный капкан, обещавший истребить македонцев. Парменион, военачальник македонского царя, отчаянно советовал ему атаковать персов ночью. Александр Македонский, по преданию, ему ответил, что «не крадет побед». Накануне битвы он так спокойно спал, что его пришлось будить, когда войско уже начинало строиться. Ожидая ночной атаки македонцев, персы простояли в боевом строю всю ночь. Затем у персов все пошло не так, подготовленные атаки не получались, сражение развалилось на несколько схваток, шедших с переменным успехом. Дарий снова раньше времени посчитал, что все погибло, и бежал, так что македонцам оставалось добить разрозненные персидские отряды.

Дарий вновь ускользнул. Но поверженная Персидская империя лежала у ног македонца. Он беспрепятственно вошел в пять ее столиц в Месопотамии, Персиде и Мидии — Вавилон, Сузы, Пасаргады, Персеполь и Экбатаны, и баснословные сокровища попали в его руки. Многое в этом триумфальном шествии теперь было новым.

В определенном смысле оно представлялось логическим окончанием греко-персидских войн. Плутарх пересказывает историю о старике, плакавшем от счастья при виде Александра, восседающего на троне некогда столь грозных персидских царей. «Какой великой радости, — по преданию, говорил он, заливаясь блаженными слезами, — лишились те из греков, кто умер, так и не узрев такого». Из Суз Александр отослал обратно в Афины символический трофей персидского царя Ксеркса — скульптурную группу «тираноубийц» Гармодия и Аристогитона, борцов за афинскую демократию, одно из самых прославленных произведений раннего классического искусства. Пир в Персеполе окончился сожжением царского дворца, которое, в глазах хмельной компании, символизировало месть оскорбленной Греции. Об этом пьяном поджоге древние авторы сообщают по-разному. Впрочем, рассказ Плутарха снова обстоятельнее и интереснее других. Якобы инициатива принадлежала особе вполне легкомысленного поведения, по-гречески — гетере. «В общем веселье, — рассказывает он, — вместе со своими возлюбленными принимали участие и женщины. Среди них особенно выделялась Таида, родом из Аттики, подруга будущего царя Птолемея. То умно прославляя Александра, то подшучивая над ним, она, во власти хмеля, решилась произнести слова, вполне соответствующие нравам и обычаям ее родины, но слишком возвышенные для нее самой. Таида сказала, что в этот день, глумясь над надменными чертогами персидских царей, она чувствует себя вознагражденной за все лишения, испытанные ею в скитанииях по Азии. Но еще приятнее было бы для нее теперь же с веселой гурьбой пирующих пойти и собственной рукой на глазах у царя поджечь дворец Ксеркса, предавшего Афины губительному огню. Пусть говорят люди, что женщины, сопровождавшие Александра, сумели отомстить персам за Грецию лучше, чем знаменитые предводители войска и флота. Слова эти были встречены гулом одобрения и громкими рукоплесканиями. Побуждаемый упорными настояниями друзей, Александр вскочил с места и с венком на голове и с факелом в руке пошел впереди всех. Последовавшие за ним шумной толпой окружили царский дворец, сюда же с великой радостью сбежались, неся в руках факелы, и другие македонцы, узнавшие о происшедшем».

Впоследствии Александр высказывал сожаления по поводу случившегося. В самом деле, после Гавгамел он обнаруживал все большую склонность щадить завоеванные края, позволял сатрапам персидского царя оставаться на своих местах, демонстрировал уважение к местным богам и даже истории Персидского царства. В Экбатанах, последней из завоеванных персидских столиц, Александр отпустил домой греческих союзников и фессалийскую конницу. Это должно было означать, что общегреческий поход против Персидского царства, провозглашенный в Коринфе, успешно окончен и все дальнейшее остается делом одной Македонии и ее царя. Желающие быть с ним греки теперь сделались его наемниками. Считая себя законным преемником персидских царей, Александр преследовал несчастного Дария. Но когда остававшиеся с Дарием сатрапы расправились с ним, македонский царь взял на себя труд отомстить за его смерть.

Новая и непонятная для многих роль, которую брал на себя завоеватель, требовала от него нахождения общего языка с персидской знатью, сохранения в некотором преображенном виде административного скелета своей новой и неведомой державы, определенного усвоения политической идеологии Персидского царства, находившей, в частности, выражение в дворцовом этикете. К нескрываемому ужасу и нарастающему возмущению греков и македонцев завоеватель попытался распространить на них персидский порядок обращения к царю, который подразумевал буквальное поклонение ему, несовместимое с греческими понятиями о свободе и достоинстве. Больше, чем что бы то ни было, эта болезненная тема вела Александра к столкновению с ревнителями традиций царской власти в среде его непосредственного окружения, составленного из македонской аристократии.

Сцена убийства Клита стала эмоциональной кульминацией конфликта царя со своими ближайшими соратниками. Клит — друг детства Александра, брат его кормилицы, командир царской илы — отборного отряда македонской конницы, приносящей царю его победы. Если следовать Арриану, Клит находит примечательную форму противодействия наступающей «тирании» Александра Македонского. На одном из пиров Клит вступается за древних героев, оспаривая единоличный характер подвигов Александра. Не в силах больше слушать, как придворные льстецы принижают Геракла и Диоскуров, превознося македонского царя как первого среди полубогов, Клит смело и страстно заявляет, что подвиги Александра совершены всеми македонцами. Его пробовали утихомирить, но он не унимался и требовал, чтобы Александр при всех сказал то, что думает. Наконец, его вытолкали из пиршественной залы. Клит вернулся через другие двери. Протягивая руку, Клит кричал Александру: «Вот эта самая рука спасла тебе жизнь» (такое действительно было в сражении при Гранике). Выхватив копье у стражника, Александр Македонский убил его.

Здесь остановился Александр

Неожиданно тяжело давшееся завоевание Бактрии и Согдианы (приблизительно территории теперешнего Афганистана и Средней Азии) сначала было связано с тем, что бактрийский сатрап Бесс попытался провозгласить себя новым персидским «царем царей». Александр не считал это место вакантным. Но устранение Бесса не стало окончанием войны. Уцелевшие сатрапы и местная знать, пользуясь крахом державы персидских царей и рассчитывая на труднодоступность своих областей, думали сохранить независимость. Такая война по мере упорства и взаимного ожесточения сторон уже не походила на прежнюю. Женитьба македонского царя на дочери одного из бактрийских князьков Роксане была способом привязать местную знать к своему царствованию.

Только по прошествии двух лет, добившись определенного успеха в умиротворении Согдианы, Александр смог приступить к исполнению другого амбициозного замысла. Весной 327 года до н. э. армия Александра Македонского, в рядах которой греки и македонцы, впрочем, уже давно составляли лишь малую часть, двинулась в Индию. В этом походе самая значительная победа была одержана летом следующего года над индийским царем Пором, могущественное царство которого располагалось к востоку от среднего течения Инда. Военный успех, доставшийся большой кровью, открывал, казалось, дорогу в долину Ганга. Утомленное битвами, измученное непривычным климатом, неизвестностью о противнике, войско отказалось продолжать поход. Нечто подобное уже случалось прежде, и Александр знал, как поступить. Однако на этот раз силы и терпение его солдат действительно иссякли. Сколько он гневно ни удалялся в свою палатку, никто не являлся его уговаривать. «Не было ни одного солдата, из которого ему бы удалось вытянуть слово». Армия решительно и определенно отказалась видеть смысл в дальнем предприятии, и завоевателю пришлось уступить. Войско ликовало, «многие из воинов плакали, а другие подходили к царской палатке, призывая многочисленные благословения на Александра за то, что он согласился быть побежденным только ими». По преданию, двенадцать алтарей в честь богов Олимпа вокруг бронзовой колонны с надписью «Здесь остановился Александр» были воздвигнуты на месте окончания похода. Впрочем, отступление Александра вниз по течению реки Инд все еще было завоеванием. На обратном пути он погубил половину своей армии в пустыне Гедросии. Александр двинулся этой дорогой только потому, что слышал, что там не смогли пройти с армиями Семирамида и Кир. Возвращение из индийского похода окончилось чем-то вроде карнавального парада в честь бога Диониса. Греческий миф называл бога Диониса первым завоевателем Индии. Плутарх о шествии Александра сообщает так: «Восстановив свои силы, македонцы семь дней веселой процессией шествовали через Карманию. Восьмерка коней медленно везла властелина, который беспрерывно, днем и ночью, пировал с ближайшими друзьями, восседая на своего рода сцене, утвержденной на высоком, отовсюду видном помосте. Затем следовало множество колесниц, защищенных от солнечных лучей пурпурными и пестрыми коврами или же зелеными, постоянно свежими ветвями, на этих колесницах сидели остальные друзья и полководцы, украшенные венками и весело пирующие. Нигде не было видно ни щитов, ни шлемов, ни копий, на всем пути воины чашами, кружками, кубками черпали вино из пифосов и кратеров и пили за здоровье друг друга, одни при этом продолжали идти вперед, другие падали наземь. Повсюду раздавались звуки свирелей и флейт, звенели песни, слышались вакхические восклицания женщин. В течение всего этого беспорядочного перехода царило такое необузданное веселье, будто сам Дионис присутствовал тут же и участвовал в этом радостном шествии».

Александру Македонскому оставалось еще два года жизни. Он вернулся в Вавилон не затем, чтобы сидеть сложа руки. По прошествии нескольких лет, проведенных им в дальних краях, он нашел управление совершенно расстроенным. Фактически первой его задачей было взять под контроль области, попавшие в руки лиц, беспардонно злоупотреблявших властью, и навести там порядок.

Убежденный в своей божественной миссии, за год до смерти Александр потребовал от городов Греции учреждения для себя божественных почестей. В письме царя, отправленном из Суз весной 324 года, содержалась ссылка на пример Геракла, его отдаленного предка и, как упоминалось выше, сводного брата. Как Геракл, Александр победил всех и дошел до края света. Потому царь Александр потребовал себе храмов, статуй и жертвенников, как сыну высшего божества. Публичное почитание Александра города Эллады вводили у себя по принуждению. «Этот юнец жаждет алтарей. Так пусть ему их воздвигнут. Какие пустяки!» — язвил оратор Демосфен.

Александр упрекал греков за то, что они не дали ему завоевать Индию. Чувствуя себя призванным превзойти Геракла и Диониса, он не мог расстаться с мыслью дойти до края земли. Человек — герой — может уподобиться бессмертным богам, когда совершит нечто выходящее за пределы человеческих возможностей. Александр планировал для себя новый подвиг. Его замыслом было покорить Аравию, Африку и, обогнув ее, вплыть в Средиземное море через Геркулесовы столбы. Неожиданная болезнь и смерть македонского царя 10 июня 323 года вызвали кривотолки, однако они, вероятнее всего, не были связаны с отравлением и имели естественные причины.

Посреди своего времени

До конца античности на Александра Македонского смотрели, скорее, не доброжелательно. К примеру, в глазах римских стоиков македонский царь — псих и кровопийца, карикатура на героя, больной и несчастный человек с болезненным воображением, измучивший себя и еще больше окружающих, не умеющий владеть собой и своими желаниями и умерший от невоздержанности, став жертвой собственных крайностей. Римский философ Сенека по этому поводу высказался так: «Несчастного Александра гнала и посылала в неведомые земли безумная страсть к опустошению. Или, по-твоему, здрав умом тот, кто начал с разгрома Греции, где сам был воспитан? Кто отнял у каждого города то, что там было лучшего, заставив Спарту рабствовать, Афины — молчать? Кто, не довольствуясь поражением многих государств, либо побежденных, либо купленных Филиппом, стал опрокидывать другие в других местах, неся оружие по всему свету? Чья жестокость нигде не остановилась, уставши, — наподобие диких зверей, загрызающих больше добычи, чем требует голод? Уже множество царств он слил в одно; уже греки и персы боятся одного и того же; уже носят ярмо племена, свободные даже от власти Дария, а он идет дальше океана, дальше солнца, негодует, что нельзя нести победу по следам Геракла и Диониса еще дальше, он готов творить насилие над самой природой. Он не то что хочет идти, но не может стоять, как брошенные в пропасть тяжести, которые не могут остановиться в своем падении, пока не упадут на самое дно».

В определенном смысле психологический портрет Александра Македонского не выглядит большой загадкой. Аристократическое самосознание, построенное на памяти о дальнем родстве с богами и героями, нацеливало личность на стяжение славы. Вдруг оказавшись на троне мировой державы, он так и не сумел расстаться с кругозором и замашками мелкого греческого царька, до смерти измученного чувством собственной малости. Желание встать вровень с богами и героями — как нормальная этическая позиция знатного грека, не равняющего себя ни с кем еще, — было наследием греческой старины и знаком архаического вкуса. Посреди своего времени Александр, должно быть, действительно походил на пришельца из легендарных времен Троянской войны. Между тем греческий мир не мыслил себя в качестве подмостков для славы своих героев. Греки любили предания о Персее и Геракле. Но совсем не желали того, что кто-то перенесет их в такую сказку. Политическая разрозненность понималась многими как нормальное, правильное основание общественной жизни, суть их свободы. Так что в глазах огромной части греков царь Александр оставался самовластным тираном. Его заслуги оспаривали. Его презирали, боялись и не любили.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.peoples.ru/