Вариант 1

Нерон родился в Анции, через девять месяцев после смерти Тиберия, в восемнадцатый день до январских календ, на рассвете, так что лучи восходящего солнца коснулись его едва ль не раньше, чем земли. Тотчас по его гороскопу многими было сделано много страшных догадок; пророческими были и слова отца его Домиция, который в ответ на поздравления друзей воскликнул, что от него и Агриппины ничто не может ро­диться, кроме ужаса и горя для человечества.  Другой знак его будущего злополучия был замечен в день очищения: Гай Цезарь, когда сестра попросила его дать младенцу имя по своему желанию, взглянул на своего дядю Клавдия (который потом, уже будучи правителем, и усыновил Нерона) и назвал его имя, себе на потеху и назло Агриппине, так как Клавдий был посме­шищем всего двора.

Трех месяцев он потерял отца; по завещанию он получил третью часть наследства, да и ту не полностью, потому что все имущество забрал его сонаследник Гай. Потом и мать его была сослана, а он, в нужде и почти в нищете, рос в доме своей тетки Лепиды под надзором Двух дядек, танцовщика и цирюльника. Но когда Клавдий принял власть, ему не только было возвращено от­цовское имущество, но и добавлено наследство его отчима Пассиена Криспа.  А благодаря влиянию и могуществу матери, возвращенной из ссылки и восстановленной в правах, он достиг такого положения, что ходил даже слух, будто Мессалина, жена Клавдия, видя в нем соперника Британику, подсылала убийц задушить его во время полуденного сна. Добавляли к этой выдумке, будто бы с его подушки навстречу им бросился змей, и они в ужасе убежали. Возникла такая выдумка оттого, что на его ложе у изголовья была найдена сброшенная змеиная кожа; кожу эту, по желанию Агриппины, вправили в золотое за­пястье, и он долго носил его на правой руке, но потом сбросил, чтобы не томиться воспоминаньями о матери, и тщетно искал его вновь в дни своих последних бедствий.

Еще в детстве, не достигнув даже отроческого возраста, выступал он в цирке на Троянских играх, много раз и с большим успехом. На одиннадцатом году он был усыновлен Клавдием и отдан на воспитание Аннею Сенеке, тогда уже сенатору. Говорят, что на следующую ночь Сенека видел во сне, будто воспитывает Гая Цезаря; и скоро Нерон, при первых же поступках обнаружив свой жестокий нрав, показал, что сон был вещим. Так, своего бра­та Британика, когда тот по привычке приветствовал его Агено-барбом и после усыновления, он стал обзывать перед лицом Клавдия незаконнорожденным. А против своей тетки Лепиды он открыто давал показания в суде в угоду матери, которая ее преследовала.

Впервые в Риме он устроил пятилетние состязания по греческому образцу, из трех отделений — музыкальное, гимна­стическое и конное. Он назвал их Нерониями и освятил для них бани и гимнасий, где каждый сенатор и всадник безденежно поль­зовался маслом. Судей для состязаний назначил он по жребию из консульского звания, судили они с преторских мест. В латинских речах и стихах состязались самые достойные граждане, а потом он сам спустился в орхестру к сенату и по единодушному желанию участников принял венок; но перед венком за лирную игру он только преклонил колена и велел отнести его к подножию статуи Августа.

Расширять и увеличивать державу у него не было ни охоты, ни надежды. Даже из Британии он подумывал вывести войска и не сделал этого лишь из стыда показаться завистни­ком отцовской славы. Только Понтийское царство с согласия Подемона да Альпийское после смерти Коттия он обратил в про­винции.

Злодейства и убийства свои он начал с Клавдия. Он не был зачинщиком его умерщвления, но знал о нем и не скрывал этого: так, белые грибы он всегда с тех пор называл по греческой поговорке “пищей богов”, потому что в белых грибах Клавдию поднесли отраву. Во всяком случае, преследовал он покойника и речами и поступками, обвиняя его то в глупости, то в лютости: так. он говаривал, что Клавдий “перестал блажить среди людей”, прибавляя в насмешку лишний слог к слову “жить”; многие его решения и постановления он отменил как сделанные челове­ком слабоумным и сумасбродным; и даже место его погребально­го костра он обнес загородкой убогой и тонкой.

За умерщвлением матери последовало убийство тетки. Ее он посетил, когда она лежала, страдая запором; старуха погла­дила, как обычно, пушок на его щеках и сказала ласково: “Уви­деть бы мне вот эту бороду остриженной, а там и помереть мож­но”; а он, обратясь к друзьям, насмешливо сказал, что острижет ее хоть сейчас, и велел врачам дать больной слабительного свыше меры. Она еще не скончалась, как он уже вступил в ее наследство, скрыв завещание, чтобы ничего не упустить из рук.

С не меньшей свирепостью расправлялся он и с людьми чужими и посторонними. Хвостатая звезда, по общему поверью грозящая смертью верховным властителям, стояла в небе не­сколько ночей подряд; встревоженный этим, он узнал от астро­лога Бальбилла, что обычно цари откупаются от таких бедствий какой-нибудь блистательной казнью, отвращая их на головы вель­мож, и тоже обрек на смерть всех знатнейших мужей государ­ства — тем более что благовидный предлог для этого предста­вило раскрытие двух заговоров: первый и важнейший был составлен Пизоном в Риме, второй — Виницианом в Беневенте.  Заговорщики держали ответ в оковах из тройных цепей: одни добровольно признавались в преступлении, другие даже вменяли его себе в заслугу — по их словам, только смертью можно было помочь человеку, запятнанному всеми пороками. Дети осужденных были изгнаны из Рима и убиты ядом или го­лодом: одни, как известно, были умерщвлены за общим завтра­ком, вместе со своими наставниками и прислужниками, другим запрещено было зарабатывать себе пропитание.

Пугали его также и явно зловещие сновидения, гадания и знаменья как старые, так и новые. Никогда раньше он не видел снов; а после убийства матери ему стало сниться, что он правит кораблем и кормило от него ускользает, что жена его Октавия увлекает его в черный мрак, что его то покрывают стаи крылатых муравьев, то обступают и теснят статуи народов, что воздвигнуты в Помпеевом театре, и что его любимый испанский скакун пре­вратился сзади в обезьяну, а голова осталась лошадиной и испу­скала громкое ржание.  В Мавзолее сами собой распахнулись двери и послышался голос, зовущий Нерона по имени. В январ­ские календы только что украшенные статуи Ларов обрушились как раз, когда им готовились жертвы; при гадании Спор поднес ему в подарок кольцо с резным камнем, изображавшим похище­ние Прозерпины; во время принесения обетов при огромном сте­чении всех сословий с трудом отыскались ключи от Капитолия. КЗ) Когда в сенате читалась его речь против Виндекса, где .говорилось, что преступники понесут наказание и скоро примут достойную гибель, со всех сторон раздались крики: “Да будет так, о Август!” Замечено было даже, что последняя трагедия, кото­рую он пел перед зрителями, называлась “Эдил-изгнанник” и заканчивалась стихом:

Жена, отец и мать мне умереть велят.

Росту он был приблизительно среднего, тело — в пятнах и с дурным запахом, волосы рыжеватые, лицо скорее красивое, чем приятное, глаза серые и слегка близорукие, шея толстая, живот выпирающий, ноги очень тонкие. Здоровьем он пользовал­ся отличным: несмотря на безмерные излишества, за четырна­дцать лет он болел только три раза, да и то не отказывался ни от вина, ни от прочих своих привычек. Вид и одеяния его были совер­шенно непристойны: волосы он всегда завивал рядами, а во время греческой поездки даже отпускал их на затылке, одевался он в застольное шелковое платье, шею повязывал платком и так выхо­дил к народу, распоясанный и необутый.

Скончался он на тридцать втором году жизни, в тот самый день, в который убил когда-то Октавию. Ликование в наро­де было таково, что чернь бегала по всему городу в фригий­ских колпаках. Однако были и такие, которые еще долго укра­шали его гробницу весенними и летними цветами и выставляли на ростральных трибунах то его статуи в консульской тоге, то эдикты, в которых говорилось, что он жив и скоро вернется на страх своим врагам.  Даже парфянский царь Вологез, от­правляя в сенат послов для возобновления союза, с особенной настойчивостью просил, чтобы память Нерона оставалась в поче­те. И даже двадцать лет спустя, когда я был подростком, явился человек неведомого звания, выдававший себя за Нерона, и имя его имело такой успех у парфян, что они деятельно его поддержи­вали и лишь с трудом согласились выдать.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.bankreferatov.ru