Влияние религии на литературу в течение V—X веков

Христианизация народов Европы носила вначале очень поверхностный, формальный характер, сводясь к официальному исповеданию основных догм и соблюдению главнейших обрядов. Однако с течением времени христианское учение глубоко проникло в моральное сознание и быт не только верхушки общества, но и народных масс.

Влияние религии на жизнь усиливалось тем, что в течение V—X вв., являющихся временем особенной разрухи и анархии, а также в продолжение следующего пятисотлетия феодального партикуляризма католическая церковь была огромной международной политической и общественной силой. Обладая строгой иерархией и твердо установленным учением, она располагала могущественными средствами пропаганды и все время расширяла свое влияние. Важным средством укрепления католической церковью своего авторитета было то, что в эту эпоху чрезвычайной языковой и диалектной пестроты, сильно мешавшей культурным связям не только между разными странами, но и между областями одного и того же государства, духовенство обладало единым международным языком, официальным и обиходным,— латынью, которую оно объявило «священным» языком, т. е. языком религиозных текстов, церковной письменности и богослужения. Прелаты были ближайшими советниками и министрами королей и князей, нуждавшихся в них как в лицах, способных дать идеологическое обоснование их власти. Как говорит Энгельс, церковь «… окружила феодальный строй ореолом божественной благодати» '. В связи с этим находится огромная экономическая сила духовенства, явившаяся результатом бесконечных земельных дарений. Бывали периоды, когда в руках церкви сосредоточивалось до одной трети всей земельной собственности. Церковь обладала своей особой юрисдикцией, своим особым каноническим правом и, образуя нечто вроде «государства в государстве», не признавала над собой и своими «подданными» власти светского суда, хотя сама старалась всячески влиять на него.

На протяжении всего раннего средневековья католическая церковь выдвигает идею т е о к р а т и и, т. е. притязает на высшее управление государством. В основу этой доктрины легло рассуждение одного из виднейших «отцов церкви» Августина (IV—V вв.), изложенное им в трактате «О граде божием». По мнению Августина, существуют два государства: государство «земное», основанное на внешней власти, заботах о мирских делах и т. п., и государство «божие», представляющее собой духовную общину всех людей, верующих и живущих праведно. Второе должно быть нормой и образцом для первого. Конечным выводом из этого являлось требование передачи всей власти «духовным пастырям».

В большинстве случаев теория священников и монахов расходилась с их жизненной практикой; часто должно было бросаться в глаза резкое несоответствие между претензиями духовенства на духовное руководство и его собственным невежеством, развращенностью и грубостью. Тем не менее, несмотря на пороки духовенства, почти до XIII в. церковь обладала монополией на образование. Энгельс говорил: «Средневековье развилось на совершенно примитивной основе.

основе. Оно стерло с лица земли древнюю цивилизацию, древнюю философию, политику и юриспруденцию, чтобы начать во всем с самого начала. Единственным, что оно заимствовало от погибшего древнего мира, было христианство и несколько полуразрушенных, утративших всю свою прежнюю цивилизацию городов. В результате, как это бывает на всех ранних ступенях развития, монополия на интеллектуальное образование досталась попам, и само образование приняло тем самым преимущественно богословский характер».

Единственными очагами образования долгое время оставались монастырские и епископские школы, в которых обучались почти исключительно лица, предназначавшиеся к духовному званию. Круг знаний, который преподавался в этих школах, был чрезвычайно ограничен. В V—VI вв. окончательно установлен состав дисциплин, которые церковь считала необходимыми для своих целей. Это были два цикла: т р и в и й, состоявший из грамматики, риторики и диалектики (так называлась в те времена формальная логика), и к в а д р и-в и й — геометрия, арифметика, астрономия и музыка. Однако назначение этих наук было очень специальное. Геометрия включала в себя элементарные знания о фигурах и чертежах, в частности необходимые для «возведения храмов»; арифметика и астрономия в первую очередь обучали способам исчисления дней церковных праздников; музыка сводилась к обучению петь или сочинять церковные гимны. Но еще существеннее этого практического ограничения преподаваемых сведений была та общая тенденция, которая вкладывалась в преподавание. Выше всего ставились «богооткровенные истины», авторитет священного писания и «отцов церкви». Свободное исследование, разум, опыт отрицались как опасный соблазн, путь к заблуждению. Философия объявлялась «служанкой богословия», и если церковное учение оказывалось в противоречии с фактами, то факты без колебания отвергались как иллюзия, как выражение «низшей реальности», которой противопоставлялся мир «высшей реальности», иррациональный мир чудес и благодати. Считалось, что следует именно в е р и т ь в то, что разум «не вмещает».
Уже древнейшие «отцы церкви» — Иероним (IV в.), Августин (IV— V вв.),— односторонне толкуя первоначальное христианское учение, разработали аскетическую доктрину равнодушия к мирским благам и покорности всякой земной власти, поскольку земное существование согласно этой доктрине ничтожно по сравнению с вечной загробной жизнью. При этом утверждалось, что чем больше человек безропотно страдает в этой жизни, тем больше у него шансов получить вечное блаженство после смерти. Ясно, насколько аристократической верхушке общества было выгодно это учение, прививавшее народным массам слепую покорность и удерживавшее их от восстания.

Однако наряду с этим учением, господствовавшим в средневековой церкви, развивалась и другая доктрина, противоположная аскетической и отвечавшая уравнительным устремлениям всех угнетенных и обездоленных. Согласно этой доктрине, созвучной неоплатоническим идеям и редко находившей прямое выражение в письменных памятниках и документах, но жившей преимущественно в устной традиции, каждое явление природы есть самораскрытие божества и каждый человек есть «член тела Христова», из чего следует, что весь материальный мир оправдан и что в каждом человеке заключается нечто «священное», делающее последнего бедняка в известном смысле равным королю.

иках и документах, но жившей преимущественно в устной традиции, каждое явление природы есть самораскрытие божества и каждый человек есть «член тела Христова», из чего следует, что весь материальный мир оправдан и что в каждом человеке заключается нечто «священное», делающее последнего бедняка в известном смысле равным королю. Вообще же говоря, эта вторая доктрина постоянно оживает в уравнительных ересях средневековья, в религиозной оболочке ведущих борьбу с феодальным укладом. Ибо, как указывает Энгельс, «… при этих условиях все выраженные в общей форме нападки на феодализм и прежде всего нападки на церковь, все революционные — социальные и политические — доктрины должны были по преимуществу представлять из себя одновременно и богословские ереси. Для того чтобы возможно было нападать на существующие общественные отношения, нужно было сорвать с них ореол святости».