«Звезды смерти стояли нал нами...» (По поэме А.Ахматовой Реквием»)

«Это поистине народный
«Реквием»: плач по народу,
средоточие всей боли его».
Ю. Карякин
Поэзия А. Ахматовой – это исповедь человека, живущего всеми бедами, болями и страстями своего времени и своей земли.
Людям, приходящим в этот мир не дано выбирать время, родину, родителей. На долю А. Ахматовой выпали самые тяжелые годы в
самой невероятной стране мира: две революции, две войны, страшная эпоха сталинской тирании. Еще в 1917 году поэтесса
ответила покинувшим Россию и звавшим ее за границу: «…равнодушно и спокойно руками я замкнула слух, чтоб этой речью
недостойной не осквернился скорбный дух». Талант, преданность родной земле, подвижничество, мужество и верность заветам
великой литературы — вот те качества, за которые народ наградил А. Ахматову своей любовью.
Поэма «Реквием» — это потрясающий, основанный на фактах собственной биографии, документ эпохи, свидетельство того,
через какие испытания прошел наш народ. Репрессии 30-х годов, обрушившиеся на друзей и единомышленников А. Ахматовой,
разрушили и ее семейный очаг: вначале был арестован и сослан сын, а затем муж. Сама она жила в постоянном ожидании стука
в дверь. Создаваемые между 1935 и 1940 годами строчки «Реквиема» не могли даже лечь на бумагу. Их заучивали наизусть
друзья поэтессы, для того чтобы задушенный крик «стомильонного» народа не канул в бездну времени.
«Эмма, что мы делали все эти годы?; Мы только боялись!»- сказала как-то А. Ахматова своей подруге. Да, они были просто
люди, не из камня и не из стали. И боялись они не только за себя, но за детей и родителей, жен и мужей, близких и
друзей. Над ними все время стояли «звезды смерти», этот библейский образ, ставший символом сталинской эпохи, образ
возникший в Апокалипсисе. «Пятый Ангел вострубил, и я увидел Звезду, падшую с неба на Землю, и дан ей был ключ от
кладезя бездны. Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось Солнце и
воздух от дыма из кладезя. Из дыма вышла саранча на Землю…» (Откровение Иоанна Богослова, 9:1-3).

Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.

Вот в таком аду, в самый трудный период жизни А. Ахматова пишет свое выдающееся произведение – скорбный «Реквием»,
яростное обличение сталинских беззаконий.

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад…

Читаешь, и оживает эпоха массовых репрессий, общего оцепенения, страха, разговоров шепотом. А. Ахматова была ее
маленькой частицей, клокочущим ручейком, вливающимся в помутневшую реку народного горя.

Нет, и не под черным небосводом,
И не под защитой чуждых крыл –
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.

Эти строки из своего стихотворения «Так не зря мы вместе бедовали…» А. Ахматова делает эпиграфом к поэме. Ее судьба
неотделима от судеб тех несчастных женщин, с которыми 17 месяцев стояла она в тюремных очередях в надежде послать
передачу или узнать что-то о сыне.

И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.

Перечитывая «Реквием», видишь многозначность этого произведения. Если раньше в последней цитате я видел образ стены
красной от крови и ослепшей от слез, пролитых жертвами и их близкими, то теперь она мне кажется холодной, каменной, не
увидевшей горя тех, кто стоял рядом с ней. Сюда же примыкает и образ кремлевских башен:

Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.

Это стены, за которыми спрятались те, кто, словно слепцы, не видят народного горя. Это глухие стены, разгородившие
владык и народ. И, может быть, звезда на башне Кремля — это та самая огромная звезда, что «…прямо мне в глаза глядит и
близкой гибелью грозит».
Эпитеты, используемые А. Ахматовой в поэме («кровавые сапоги», «тоска смертельная», «окаменелое страдание», «каменное
слово»), вызывают ужас и отвращение перед насилием, подчеркивают мучения, показывают запустение города и страны. Все в
«Реквиеме» укрупнено, раздвинуто в границах (Нева, Дон, Енисей), вызывает общее представление – всюду. Это беда всего
народа, и звёзды смерти светят всем одни и те же.
В эпилоге «Реквиема» словно вылитые из металла плотно и тяжело стоят такие горькие и торжественно гордые слова:

Опять поминальный приблизился час,
Я вижу, я слышу, я чувствую Вас.
………………………………………
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список и негде узнать
………………………………………
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде.

Наверное, список этот был бы бесконечным. И то, что А. Ахматова выполнила свое обещание («А это вы можете описать? И я
сказала: «Могу!»), явилось лучшей памятью тем невинным жертвам, тому безмерному горю, которое выпало на долю тысяч людей
нашей страны «в страшные годы ежовщины».
Вслушиваюсь в первые строки «Реквиема»:

Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река.
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска…

Здесь звучит доминирующая перекатывающаяся букву «р», словно гудит погребальным звоном колокол. И в такт
ему начинают стучать наши сердца: «Не повторится, не повторится, не повторится никогда!»
«У каждого поэта своя трагедия, иначе он не поэт. Без трагедии нет поэта – поэзия живет и дышит над самой пропастью
трагического, «бездны мрачной на краю,» – писала поэтесса. Но в «Реквиеме» А. Ахматова смогла личное страдание расширить
до страдания целого народа, до огромного окаменевшего изваяния горя, гениальным образом созданного из самых простых слов.
«Кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу», — говорил Твардовский. Как хорошо, что мы узнаем правду.
Может быть, это залог нашего будущего?