Тема добра и милосердия
Сейчас, наверное, как никогда много, говорят о добре и милосер-
дии, меня остро задела статья Ксении Беловой в «Независимой газе-
те» (15 февраля 1995г.) «Месяц — в Освенциме, месяц — в
Майданеке», посвященная художнику Геннадию Доброву и его
персональной выставке. «Листы скорби» — так назвал новую серию
своих работ Геннадий Добров. Напмсаны они на основе впечатлений,
полученных от поездок художника в бывшие концлагеря — Штутгоф,
Освенцим, Майданек. Его выставка — реквием прошлому и настоящему.
Поражают его слова: «Я давно думаю об отношениях между людьми,
об отношениях между нациями, между государствами. Можно горячо
любить свою семью, своих близких и ненавидеть соседей. Можно
гордиться своей нацией и презирать другую. Но существует и иная
степень любви, высшая, — это любовь ко всем людям, ко всему чело-
вечеству.» Простые эти истины художник особенно ощутил там, где
человеческая боль и страдания предельно сконцентрированы.
Я прочитал статью о Доброве после прочтения и «Мастера и
Маргариты» М.Булгакова. Меня поразило, что люди в разное время
(Михаил Булгаков умер в 1940-ом, а Геннадий Добров родился в
1937-ом), говорят об одном. — О любви, о добре, о милосердии
человеческом...
Вот цитата из дневника Г.Доброва, приведу ее полнстью: «Я пред-
чувствовал, что концлагеря должны как-то быть связаны с моим
детством. В Омске я жил рядом с двумя корпусами сумасшедшего дома
и часто, набирая воду из колодца, наблюдал за стриженными и
неопрятными женщинами за решетками в окнах этого дома, от кото-
рого всегда несло вонью. Я запомнил этих несчастных, они были
с синими кругами под глазами и часто в крови. То же самое я
прочитал сегодня в архиве Бжезински в воспоминаниях санитарки.
После освобождения она первые дни ухаживала за оставшимися в
бараках женщинами. То, что она описывает, обстановка в точности
совпадает с тем, что я видел в Омске в 1946-49 годах. Да и позже
тоже, когда приезжал из Москвы на каникулы».
У Михаила Булгакова в «Мастере и Маргарите» печальный дом и его
обитатели выглядят совсем иначе, чем у Доброва. Достаточно вспом-
нить пробуждение писателя Ивана Николаевича Бездомного в сумасшед-
шем доме. Что он увидел вокруг? — «Комнату с белыми стенами, с
удивительным ночным столиком из какого-то светлого металла и с
белой шторой, за которой чувствовалось солнце», а сам он лежал
«в чистейшей, мягкой и удобной пружиной кровати.» От всего веет
покоем и добротой, чувствуется много воздуха и свежести. Больше
всего героя, да и нас, читателей, поражает кнопка звонка около
кровати «больного» и происходящее после ее нажатия: «загорелся
матовый цилиндр, на котором было написано: „Пить“. Постояв неко-
торое время, цилиндр начал вращаться до тех пор, пока не выскочила
надпись: „Няня“. Надпись „Няня“ сменилась надписью „Вызовите
доктора“. Иван Николаевич нажимает кнопку на слове „Фельдшерица“,
и „в комнату вошла полная симпатичная женщина в белом чистом халате
и сказала Ивану: “Доброе утро».
на слове «Фельдшерица»,
и «в комнату вошла полная симпатичная женщина в белом чистом халате
и сказала Ивану: „Доброе утро“.
Почему-то эта сцена поражает, хотя ничего сверхъестественного не
происходит. Милосердие! — Вот что поражет. Михаил Булгаков, доктор
по образованию, поскитавшись по земским, отдаленным от цивилизации,
больничкам, насмотревшись человеческих бед и мытарств, думаю,
воплотил в романе в главе „Поединок между профессором и поэтом“
Свою мечту о том, в каких условиях должны содержаться больные, даже
душевнобольные. — Ведь люди все перед Богом и болезнью — равны!
Добро и милосердие, только они исправят, выпрямят кривой мир,
искривленное сознание, искривленные души.
Что же у Булгакова в этой главе далше? — »Женщина, не теряя благо-
душного выражения лица, при помощи одного нажима кнопки, увела штору
вверх, и в комнату через широкопетлистую и легкую решетку, доходящую
до самого пола, хлынуло солнце. За решеткой открылся балкон, за ним
берег извивающейся реки и на другом ее берегу — веселый сосновый бор."
Эти потоки солнечного света, сосновый бор — не просто сосновый бор,
а «веселый сосновый бор», — гимн жизни, красоте добру.
— Пожалуйте ванну брать, — пригласила женщина, и под руками ее
раздвинулась внутрення стена, за которой оказалось ванное отделение и
прекрасно оборудованная уборная". Даже кран ванной — не просто кран,
а «сияющий кран». А чего стоит предложение: «Что желаете надеть — хала-
тик или пижамку?» А вежливо-внимательный и участливый прфессор с его
свитой?! А завтрак, состоящий из чашки кофе, двух яиц всмятку и белого
хлеба с маслом?! А простые слова профессора, полные милосердия: «Вам
здесь помогут, а без этого у вас ничего не выйдет. Вы меня слышите?
Вам здесь помогут… вам здесь помогут.»
Сразу невольно вспоминаются строки из дневника художника Геннадия
Доброва и его «Листы скорби».
Добро и милосердие — они вечны, неразлучны. Пока живут люди, они
будут жить с нами. Вспомните, кого просила пощадить Маргарита на
шабаше, устроенном Воландом?
— Фриду, погубившую своего ребенка и горько раскаявшуюся!
Иешуа, по прозвищу Га-Ноцри, несет любовь ко всем людям, он их так и
называет — даже своих врагов — «люди добрые» .
И не есть ли истина жизни по-булгаковски — «Любовь, Добро,
Милосердие».
дии, меня остро задела статья Ксении Беловой в «Независимой газе-
те» (15 февраля 1995г.) «Месяц — в Освенциме, месяц — в
Майданеке», посвященная художнику Геннадию Доброву и его
персональной выставке. «Листы скорби» — так назвал новую серию
своих работ Геннадий Добров. Напмсаны они на основе впечатлений,
полученных от поездок художника в бывшие концлагеря — Штутгоф,
Освенцим, Майданек. Его выставка — реквием прошлому и настоящему.
Поражают его слова: «Я давно думаю об отношениях между людьми,
об отношениях между нациями, между государствами. Можно горячо
любить свою семью, своих близких и ненавидеть соседей. Можно
гордиться своей нацией и презирать другую. Но существует и иная
степень любви, высшая, — это любовь ко всем людям, ко всему чело-
вечеству.» Простые эти истины художник особенно ощутил там, где
человеческая боль и страдания предельно сконцентрированы.
Я прочитал статью о Доброве после прочтения и «Мастера и
Маргариты» М.Булгакова. Меня поразило, что люди в разное время
(Михаил Булгаков умер в 1940-ом, а Геннадий Добров родился в
1937-ом), говорят об одном. — О любви, о добре, о милосердии
человеческом...
Вот цитата из дневника Г.Доброва, приведу ее полнстью: «Я пред-
чувствовал, что концлагеря должны как-то быть связаны с моим
детством. В Омске я жил рядом с двумя корпусами сумасшедшего дома
и часто, набирая воду из колодца, наблюдал за стриженными и
неопрятными женщинами за решетками в окнах этого дома, от кото-
рого всегда несло вонью. Я запомнил этих несчастных, они были
с синими кругами под глазами и часто в крови. То же самое я
прочитал сегодня в архиве Бжезински в воспоминаниях санитарки.
После освобождения она первые дни ухаживала за оставшимися в
бараках женщинами. То, что она описывает, обстановка в точности
совпадает с тем, что я видел в Омске в 1946-49 годах. Да и позже
тоже, когда приезжал из Москвы на каникулы».
У Михаила Булгакова в «Мастере и Маргарите» печальный дом и его
обитатели выглядят совсем иначе, чем у Доброва. Достаточно вспом-
нить пробуждение писателя Ивана Николаевича Бездомного в сумасшед-
шем доме. Что он увидел вокруг? — «Комнату с белыми стенами, с
удивительным ночным столиком из какого-то светлого металла и с
белой шторой, за которой чувствовалось солнце», а сам он лежал
«в чистейшей, мягкой и удобной пружиной кровати.» От всего веет
покоем и добротой, чувствуется много воздуха и свежести. Больше
всего героя, да и нас, читателей, поражает кнопка звонка около
кровати «больного» и происходящее после ее нажатия: «загорелся
матовый цилиндр, на котором было написано: „Пить“. Постояв неко-
торое время, цилиндр начал вращаться до тех пор, пока не выскочила
надпись: „Няня“. Надпись „Няня“ сменилась надписью „Вызовите
доктора“. Иван Николаевич нажимает кнопку на слове „Фельдшерица“,
и „в комнату вошла полная симпатичная женщина в белом чистом халате
и сказала Ивану: “Доброе утро».
на слове «Фельдшерица»,
и «в комнату вошла полная симпатичная женщина в белом чистом халате
и сказала Ивану: „Доброе утро“.
Почему-то эта сцена поражает, хотя ничего сверхъестественного не
происходит. Милосердие! — Вот что поражет. Михаил Булгаков, доктор
по образованию, поскитавшись по земским, отдаленным от цивилизации,
больничкам, насмотревшись человеческих бед и мытарств, думаю,
воплотил в романе в главе „Поединок между профессором и поэтом“
Свою мечту о том, в каких условиях должны содержаться больные, даже
душевнобольные. — Ведь люди все перед Богом и болезнью — равны!
Добро и милосердие, только они исправят, выпрямят кривой мир,
искривленное сознание, искривленные души.
Что же у Булгакова в этой главе далше? — »Женщина, не теряя благо-
душного выражения лица, при помощи одного нажима кнопки, увела штору
вверх, и в комнату через широкопетлистую и легкую решетку, доходящую
до самого пола, хлынуло солнце. За решеткой открылся балкон, за ним
берег извивающейся реки и на другом ее берегу — веселый сосновый бор."
Эти потоки солнечного света, сосновый бор — не просто сосновый бор,
а «веселый сосновый бор», — гимн жизни, красоте добру.
— Пожалуйте ванну брать, — пригласила женщина, и под руками ее
раздвинулась внутрення стена, за которой оказалось ванное отделение и
прекрасно оборудованная уборная". Даже кран ванной — не просто кран,
а «сияющий кран». А чего стоит предложение: «Что желаете надеть — хала-
тик или пижамку?» А вежливо-внимательный и участливый прфессор с его
свитой?! А завтрак, состоящий из чашки кофе, двух яиц всмятку и белого
хлеба с маслом?! А простые слова профессора, полные милосердия: «Вам
здесь помогут, а без этого у вас ничего не выйдет. Вы меня слышите?
Вам здесь помогут… вам здесь помогут.»
Сразу невольно вспоминаются строки из дневника художника Геннадия
Доброва и его «Листы скорби».
Добро и милосердие — они вечны, неразлучны. Пока живут люди, они
будут жить с нами. Вспомните, кого просила пощадить Маргарита на
шабаше, устроенном Воландом?
— Фриду, погубившую своего ребенка и горько раскаявшуюся!
Иешуа, по прозвищу Га-Ноцри, несет любовь ко всем людям, он их так и
называет — даже своих врагов — «люди добрые» .
И не есть ли истина жизни по-булгаковски — «Любовь, Добро,
Милосердие».