Русские сочинения
-
Булгаков М.А.
-
Мастер и Маргарита
-
Трагедия Мастера: гений в положении «маленького человека» (роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»)
Трагедия Мастера: гений в положении «маленького человека» (роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»)
Один из главных героев романа Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита» — историк, ставший писателем и написавший гениальный роман о прокураторе Иудеи Понтии Пилате, казнившем Иисуса Христа. Он ни разу не назван Булгаковым по имени. В тексте романа этот герой фигурирует просто как «мастер», причем данное слово всегда пишется автором с маленькой буквы. Для удобства мы в дальнейшем будем писать это слово с заглавной буквы, как Мастер, но следует помнить, что неслучайно Булгаков пишет его с маленькой. Автор романа о Понтии Пилате, действительно, с точки зрения тех, кто заправляет литературой, — человек маленький, недостойный считаться советским писателем, поскольку написал идеологически сомнительную вещь — роман о Пилате и Христе. И это в ту пору, когда в стране развернуты беспрецедентные гонения на христианство. Судьба Мастера решена. Публикация отрывка из романа в газете вызывает целую кампанию травли его автора в печати. И эта кампания подсказала соседу и мнимому другу Мастера журналисту Алоизию Мог
арычу идею написать донос на подвергшегося гонениям человека, чтобы завладеть его квартирой и улучшить свои стесненные жилищные условия. Мастер сначала попадает в ГПУ, а затем, лишенный жилища, находит приют в психиатрической клинике профессора Стравинского. Он не хочет больше возвращаться во враждебный ему мир людей, не хочет бороться за свое великое произведение в проникнутой духом конъюнктуры литературной среде, заранее сознавая безнадежность этой борьбы. Мастер описывает поэту Ивану Бездомному, оказавшемуся его соседом в лечебнице, свое состояние после начала газетной кампании: «Статьи не прекращались. Над первыми из них я смеялся. Но чем больше их появлялось, тем более менялось мое отношение к ним. Второй стадией была стадия удивления. Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне все казалось, — и я не мог от этого отделаться, — что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызыв
ается именно этим. А затем, представьте себе, наступила третья стадия — страха. Нет, не страха этих статей, поймите, а страха перед другими, совершенно не относящимися к ним или к роману вещами. Так, например, я стал бояться темноты. Словом, наступила стадия психического заболевания. Стоило мне перед сном потушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что через оконце, хотя оно и было закрыто, влезает какой-то спрут с очень длинными и холодными щупальцами. И спать мне пришлось с огнем».
Мастер чувствует скрытый страх, который владеет авторами погромных статей. Они боятся, что если вдруг напишут что-то, идущее вразрез с генеральной линией, то сами подвергнутся преследованиям и даже репрессиям, боятся, что их обвинения в адрес автора романа о Понтии Пилате кому-нибудь наверху покажутся недостаточно громкими, и стараются не за совесть, а за страх. Однако Мастеру от этого не легче. Он все равно оказывается в гораздо худшей ситуации, чем его критики.
и, чем его критики. Автор романа о Пилате и Иешуа фактически находится в положении гоголевского «маленького человека». В этом его трагедия. Мастер не может даже заработать на жизнь себе и своей возлюбленной. Не случайно Воланд на балу задает извлеченному по его повелению из лечебницы автору романа о Понтии Пилате вполне гоголевский вопрос: «А чем же вы будете жить?» Мастер бессилен перед обрекающим его на нищету и гибель обществом. Тоталитарное государство настолько запугало Мастера, что, как признается он Бездомному: «… Я вспомнить не могу без дрожи мой роман». О
н, кажется, доволен жизнью в лечебнице, убеждая поэта: «Не надо задаваться большими планами!.. Я вот, например, хотел объехать весь земной шар. Ну, что же, оказывается, это не суждено. Я вижу только незначительный кусок этого шара. Думаю, что это не самое лучшее, что есть на нем, но, повторяю, это не так уж худо». Мастер сознает, как и сам Булгаков, что его родная страна — отнюдь не самое лучшее место в мире, но уже не надеется, что ему когда-либо доведется увидеть иные страны. Автор гениального романа говорит потом Воланду: «Я теперь никто». В минуту отчаяния он, подобно Гоголю, сжег рукопись любимого произведения, но сатана возродил ее из пепла со ставшими популярным афоризмом словами: «Рукописи не горят». «Да, его хорошо отделали», — констатирует Воланд, глядя на жалкое состояние творца романа о Пилате и Иешуа. Из гения травля, лишения, арест и пребывание в психиатрической больнице сделали жалкого «маленького человека», готового навсегда отказаться от творчества. Ведь даже от звания «мастер», которым его на
градила Маргарита, он готов теперь отказаться, считая, что возлюбленная «слишком высокого мнения о романе»,, который он написал. Булгаковский герой утверждает, что ничего больше в жизни не хочет, что у него «больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет», что ничто и
никто вокруг его не интересует, кроме Маргариты. Мастер отклоняет предложение Воланда, раз тема Понтия Пилата исчерпана, начать писать хотя бы о том же Алоизии Могарыче: роман о гнусном доносчике имеет еще меньше шансов быть опубликованным, чем роман о пятом прокураторе Иудеи. Роман же о Пилате стал ему ненавистен, поскольку принес своему автору слишком много страданий. Воланд подытоживает перспективу дальнейшей жизни Мастера: «Итак, человек, сочинивший историю Понтия Пилата, уходит в подвал, в намерении расположиться там у лампы и нищенствовать...» Но предупреждает: «… Ваш роман вам принесет еще сюрпризы». И тут же успокаивает Мастера: «Нет, нет, это не грустно, ничего страшного уже не будет». Ибо дьявол собирается дать ему то, чего Мастер был лишен в современной Булгакову Москве, — необходимый для творчества душевный покой. Такой творческий покой гениальный писатель находит в последнем приюте, в подвластном Воланду потустороннем мире. Сатана не отпускает Мастера к Иешуа, в свет, потому что сам Га-Ноцр
и через своего верного ученика Левия Матвея попросил Воланда наградить создателя романа о Понтии Пилате не светом, а покоем, поскольку тот не заслужил света.
светом, а покоем, поскольку тот не заслужил света. Не заслужил, так как был готов отказаться от борьбы за свой роман и от самого творчества, удовлетвориться жизнью страдающего «маленького человека» в Москве, в условиях духовной несвободы. Воланд убеждает Мастера не следовать за Пилатом навстречу Иешуа: «… Зачем же гнаться по следам того, что уже окончено?» Но и в Москву ему возвращаться не'советует — что делать ему в тесном арбатском подвальчике, где «романтический мастер» обречен либо на гибель, либо на жалкое прозябание. Воланд рисует перед Мастером соблазнительную картину последнего приюта: «… Неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?» Там созда
ны идеальные условия для писательского творчества, которых Мастер не мог иметь при жизни.
Горькая ирония Булгакова состоит в том, что вернуть превращенному в «маленького человека» творцу великого романа о Понтии Пилате статус гения в современном мире способен только сатана, и для этого гениальному писателю нужно умереть, чтобы оказаться в потустороннем мире. Здесь Булгаков имел в виду прежде всего посмертную славу, которой часто удостаиваются многие действительно великие люди, не получившие заслуженного признания при жизни. Такая слава ждала и автора «Мастера и Маргариты».
арычу идею написать донос на подвергшегося гонениям человека, чтобы завладеть его квартирой и улучшить свои стесненные жилищные условия. Мастер сначала попадает в ГПУ, а затем, лишенный жилища, находит приют в психиатрической клинике профессора Стравинского. Он не хочет больше возвращаться во враждебный ему мир людей, не хочет бороться за свое великое произведение в проникнутой духом конъюнктуры литературной среде, заранее сознавая безнадежность этой борьбы. Мастер описывает поэту Ивану Бездомному, оказавшемуся его соседом в лечебнице, свое состояние после начала газетной кампании: «Статьи не прекращались. Над первыми из них я смеялся. Но чем больше их появлялось, тем более менялось мое отношение к ним. Второй стадией была стадия удивления. Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне все казалось, — и я не мог от этого отделаться, — что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызыв
ается именно этим. А затем, представьте себе, наступила третья стадия — страха. Нет, не страха этих статей, поймите, а страха перед другими, совершенно не относящимися к ним или к роману вещами. Так, например, я стал бояться темноты. Словом, наступила стадия психического заболевания. Стоило мне перед сном потушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что через оконце, хотя оно и было закрыто, влезает какой-то спрут с очень длинными и холодными щупальцами. И спать мне пришлось с огнем».
Мастер чувствует скрытый страх, который владеет авторами погромных статей. Они боятся, что если вдруг напишут что-то, идущее вразрез с генеральной линией, то сами подвергнутся преследованиям и даже репрессиям, боятся, что их обвинения в адрес автора романа о Понтии Пилате кому-нибудь наверху покажутся недостаточно громкими, и стараются не за совесть, а за страх. Однако Мастеру от этого не легче. Он все равно оказывается в гораздо худшей ситуации, чем его критики.
и, чем его критики. Автор романа о Пилате и Иешуа фактически находится в положении гоголевского «маленького человека». В этом его трагедия. Мастер не может даже заработать на жизнь себе и своей возлюбленной. Не случайно Воланд на балу задает извлеченному по его повелению из лечебницы автору романа о Понтии Пилате вполне гоголевский вопрос: «А чем же вы будете жить?» Мастер бессилен перед обрекающим его на нищету и гибель обществом. Тоталитарное государство настолько запугало Мастера, что, как признается он Бездомному: «… Я вспомнить не могу без дрожи мой роман». О
н, кажется, доволен жизнью в лечебнице, убеждая поэта: «Не надо задаваться большими планами!.. Я вот, например, хотел объехать весь земной шар. Ну, что же, оказывается, это не суждено. Я вижу только незначительный кусок этого шара. Думаю, что это не самое лучшее, что есть на нем, но, повторяю, это не так уж худо». Мастер сознает, как и сам Булгаков, что его родная страна — отнюдь не самое лучшее место в мире, но уже не надеется, что ему когда-либо доведется увидеть иные страны. Автор гениального романа говорит потом Воланду: «Я теперь никто». В минуту отчаяния он, подобно Гоголю, сжег рукопись любимого произведения, но сатана возродил ее из пепла со ставшими популярным афоризмом словами: «Рукописи не горят». «Да, его хорошо отделали», — констатирует Воланд, глядя на жалкое состояние творца романа о Пилате и Иешуа. Из гения травля, лишения, арест и пребывание в психиатрической больнице сделали жалкого «маленького человека», готового навсегда отказаться от творчества. Ведь даже от звания «мастер», которым его на
градила Маргарита, он готов теперь отказаться, считая, что возлюбленная «слишком высокого мнения о романе»,, который он написал. Булгаковский герой утверждает, что ничего больше в жизни не хочет, что у него «больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет», что ничто и
никто вокруг его не интересует, кроме Маргариты. Мастер отклоняет предложение Воланда, раз тема Понтия Пилата исчерпана, начать писать хотя бы о том же Алоизии Могарыче: роман о гнусном доносчике имеет еще меньше шансов быть опубликованным, чем роман о пятом прокураторе Иудеи. Роман же о Пилате стал ему ненавистен, поскольку принес своему автору слишком много страданий. Воланд подытоживает перспективу дальнейшей жизни Мастера: «Итак, человек, сочинивший историю Понтия Пилата, уходит в подвал, в намерении расположиться там у лампы и нищенствовать...» Но предупреждает: «… Ваш роман вам принесет еще сюрпризы». И тут же успокаивает Мастера: «Нет, нет, это не грустно, ничего страшного уже не будет». Ибо дьявол собирается дать ему то, чего Мастер был лишен в современной Булгакову Москве, — необходимый для творчества душевный покой. Такой творческий покой гениальный писатель находит в последнем приюте, в подвластном Воланду потустороннем мире. Сатана не отпускает Мастера к Иешуа, в свет, потому что сам Га-Ноцр
и через своего верного ученика Левия Матвея попросил Воланда наградить создателя романа о Понтии Пилате не светом, а покоем, поскольку тот не заслужил света.
светом, а покоем, поскольку тот не заслужил света. Не заслужил, так как был готов отказаться от борьбы за свой роман и от самого творчества, удовлетвориться жизнью страдающего «маленького человека» в Москве, в условиях духовной несвободы. Воланд убеждает Мастера не следовать за Пилатом навстречу Иешуа: «… Зачем же гнаться по следам того, что уже окончено?» Но и в Москву ему возвращаться не'советует — что делать ему в тесном арбатском подвальчике, где «романтический мастер» обречен либо на гибель, либо на жалкое прозябание. Воланд рисует перед Мастером соблазнительную картину последнего приюта: «… Неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?» Там созда
ны идеальные условия для писательского творчества, которых Мастер не мог иметь при жизни.
Горькая ирония Булгакова состоит в том, что вернуть превращенному в «маленького человека» творцу великого романа о Понтии Пилате статус гения в современном мире способен только сатана, и для этого гениальному писателю нужно умереть, чтобы оказаться в потустороннем мире. Здесь Булгаков имел в виду прежде всего посмертную славу, которой часто удостаиваются многие действительно великие люди, не получившие заслуженного признания при жизни. Такая слава ждала и автора «Мастера и Маргариты».