Анализ повести Быкова «Сотников»
В отличие от предыдущих произведений, в «Сотникове», по меткому наблюдению венгерского критика Антала Вечека, отсутствует изначальное резкое разграничение «света» и «тени» в характерах главных персонажей, раскрываемых полностью лишь в завершающих эпизодах повести, где нравственная победа Сотникова заставляет, наконец, Рыбака догадаться, что можно позавидовать чужой смерти и проклясть дарованную тебе жизнь. Шарлотта Шмитц пыталась уверить читателей, будто и Рыбак и Сотников — оба терпят фиаско, поскольку ничего не меняют в течении событий, будто ни «жертвенность» Сотникова, ни прагматическое «бегство» Рыбака ничего не дают людям, одинаково бессмысленны. Это заявление возмутило Василя Быкова. Назвав поведение Сотникова «борьбой на крайнем пределе сил», он писал: «Я не знаю, каковы критерии подвига у Ш. Шмитц, но для меня Сотников — герой. Да, он не разгромил врага, но он оставался человеком в самой бесчеловечной ситуации. Как подвиг выглядит его стойкость и в глазах тех нескольких десятков людей, которые явились свидетелями его последних минут и на чьих глазах искал свой путь к спасению жизни Рыбак».
В книге «Литература дальних дорог» Клод Прево подчеркнул, что Сотников до конца жизни «верит в великие принципы и в человеческую нравственную силу» и смертью своей призывает к борьбе с фашизмом. И в связи с этим вспомнил трагедию Гете «Эгмонт», слова ее героя о необходимости сражаться до конца: «В чем вам пример сегодня подаю!» Сотникову очень хочется встретиться взглядом с мальчиком, чтоб тот не думал о людях плохо. И они — встречаются. Сотников «одними глазами улыбнулся мальчику». Сын комиссара гражданской войны, с честью прошедший свой путь, передает несгибаемость, веру, чувство чести — пример будущему поколению. Символом преемственности является здесь «старая армейская буденовка» с красной звездой. По тонкому замечанию Кати Яневой из Болгарии, Василь Быков «умеет «слушать» своих непретенциозных героев, улавливая много больше того, что они говорят, глубоко заглядывая в их психику и социальные истоки их поведения».
«Быковское отношение к войне выделяется из основного потока современной литературы, — правильно писал в Норман Н. Шнайдман.— Его повести являются философскими по своей концепции и психологическими но природе». Однако объективность изменила профессору, едва он перешел к анализу повести «Сотников», приведшему его к утверждению, которое он попытался распространить не только на другие повести Василя Быкова, но и на романы Юрия Бондарева, на «Потерянный кров» Понаса Авижюса: «Исследование и психологический анализ характера предателей и частая симпатия к тем, кто оказался слишком слабым, чтобы сопротивляться неистовому давлению обстоятельств, и кто хочет любой ценой спасти свою жизнь, — относительно новая тема в русской литературе». Единственным аргументом профессору послужило то, что Сотников, в мыслях подойдя к Рыбаку «по высшему кодексу человечности», заключил: «Рыбак недобрал чего-то как человек и гражданин». Свидетельствуя о недосягаемом превосходстве Сотникова над Рыбаком, эта мысль его не отменяет окончательного приговора, вынесенного Сотниковым Рыбаку и воспринятого последним «как удар по затылку».
мом превосходстве Сотникова над Рыбаком, эта мысль его не отменяет окончательного приговора, вынесенного Сотниковым Рыбаку и воспринятого последним «как удар по затылку». Короткой фразой Сотников определял и собственное, и авторское, и наше общее отношение к Рыбаку.
Фиксируя все большую сосредоточенность Василя Быкова в последующем творчестве на проблеме, «что завещали будущим поколениям мертвые последней войны, 20 миллионов погибших советских воинов», немецкая исследовательница Ньота Тун правильно заметила, что «эпиграфом ко всему творчеству Быкова могут служить слова из его повести «Обелиск»: «Смерть, братец, имеет смысл, большой смысл… Смерть — это абсолютное доказательство». В «Обелиске» он объявляет свое эстетическое кредо, он показывает, что придает Сотникову и лейтенанту Ивановскому уверенность в том, что смерть, неизбежность ее, не уничтожает память об их существовании».
Оказавшись перед решающим выбором, Сотников сознательно принимает решение, обусловленное всей его жизнью. Мимо этого, главного, прошли зарубежные истолкователи творчества Василя Быкова, воспринявшие ее как экзистенциалиста. В плену предубеждений оказался и Норман Н. Шнайдман, не заметивший неразрывной связи Сотникова и с предыдущим поколением (отец-комиссар), и со своими современниками (взирающие на него люди, которым он дает урок мужества), и с идущими ему на смену (мальчик в буденовском шлеме).
Профессор написал о Василе Быкове: «Он не обращается к героическим и романтическим убеждениям, с которыми по традиции ассоциируется военная тема. Он отвергает наивный, но широко распространенный взгляд, что есть особая порода людей, принадлежащих к «военному поколению», или что существует «абстрактное товарищество между солдатами». По Быкову, армия состоит из индивидуумов, и война не превращает их в одно единое тело. Он понимает, что человек перед лицом смертельной опасности одинок, одинокое созданье, отрешенное от повседневной жизни и занятое только тем, как бы выжить. Быков сочувствует своим героям, но он не щадит их. Многие из них проявляют подлинный героизм, вдохновленные глубокими порывами, но смерть оказывается ценой этической чистоты».
Можно подумать, что канадский профессор незнаком ни с «Альпийской балладой», ни с «Сотниковым» — произведениями, как мы видели, всем строем опровергающими подобные построения. Всемогущая, но совершенно непредсказуемая случайность, как в «Постороннем» Альбера Камю, определяющая выбор у экзистенциалистов, уступает у Василя Быкова место совершенно конкретным императивным доминантам характера, сформированным в человеке русским образом жизни.
В книге «Литература дальних дорог» Клод Прево подчеркнул, что Сотников до конца жизни «верит в великие принципы и в человеческую нравственную силу» и смертью своей призывает к борьбе с фашизмом. И в связи с этим вспомнил трагедию Гете «Эгмонт», слова ее героя о необходимости сражаться до конца: «В чем вам пример сегодня подаю!» Сотникову очень хочется встретиться взглядом с мальчиком, чтоб тот не думал о людях плохо. И они — встречаются. Сотников «одними глазами улыбнулся мальчику». Сын комиссара гражданской войны, с честью прошедший свой путь, передает несгибаемость, веру, чувство чести — пример будущему поколению. Символом преемственности является здесь «старая армейская буденовка» с красной звездой. По тонкому замечанию Кати Яневой из Болгарии, Василь Быков «умеет «слушать» своих непретенциозных героев, улавливая много больше того, что они говорят, глубоко заглядывая в их психику и социальные истоки их поведения».
«Быковское отношение к войне выделяется из основного потока современной литературы, — правильно писал в Норман Н. Шнайдман.— Его повести являются философскими по своей концепции и психологическими но природе». Однако объективность изменила профессору, едва он перешел к анализу повести «Сотников», приведшему его к утверждению, которое он попытался распространить не только на другие повести Василя Быкова, но и на романы Юрия Бондарева, на «Потерянный кров» Понаса Авижюса: «Исследование и психологический анализ характера предателей и частая симпатия к тем, кто оказался слишком слабым, чтобы сопротивляться неистовому давлению обстоятельств, и кто хочет любой ценой спасти свою жизнь, — относительно новая тема в русской литературе». Единственным аргументом профессору послужило то, что Сотников, в мыслях подойдя к Рыбаку «по высшему кодексу человечности», заключил: «Рыбак недобрал чего-то как человек и гражданин». Свидетельствуя о недосягаемом превосходстве Сотникова над Рыбаком, эта мысль его не отменяет окончательного приговора, вынесенного Сотниковым Рыбаку и воспринятого последним «как удар по затылку».
мом превосходстве Сотникова над Рыбаком, эта мысль его не отменяет окончательного приговора, вынесенного Сотниковым Рыбаку и воспринятого последним «как удар по затылку». Короткой фразой Сотников определял и собственное, и авторское, и наше общее отношение к Рыбаку.
Фиксируя все большую сосредоточенность Василя Быкова в последующем творчестве на проблеме, «что завещали будущим поколениям мертвые последней войны, 20 миллионов погибших советских воинов», немецкая исследовательница Ньота Тун правильно заметила, что «эпиграфом ко всему творчеству Быкова могут служить слова из его повести «Обелиск»: «Смерть, братец, имеет смысл, большой смысл… Смерть — это абсолютное доказательство». В «Обелиске» он объявляет свое эстетическое кредо, он показывает, что придает Сотникову и лейтенанту Ивановскому уверенность в том, что смерть, неизбежность ее, не уничтожает память об их существовании».
Оказавшись перед решающим выбором, Сотников сознательно принимает решение, обусловленное всей его жизнью. Мимо этого, главного, прошли зарубежные истолкователи творчества Василя Быкова, воспринявшие ее как экзистенциалиста. В плену предубеждений оказался и Норман Н. Шнайдман, не заметивший неразрывной связи Сотникова и с предыдущим поколением (отец-комиссар), и со своими современниками (взирающие на него люди, которым он дает урок мужества), и с идущими ему на смену (мальчик в буденовском шлеме).
Профессор написал о Василе Быкове: «Он не обращается к героическим и романтическим убеждениям, с которыми по традиции ассоциируется военная тема. Он отвергает наивный, но широко распространенный взгляд, что есть особая порода людей, принадлежащих к «военному поколению», или что существует «абстрактное товарищество между солдатами». По Быкову, армия состоит из индивидуумов, и война не превращает их в одно единое тело. Он понимает, что человек перед лицом смертельной опасности одинок, одинокое созданье, отрешенное от повседневной жизни и занятое только тем, как бы выжить. Быков сочувствует своим героям, но он не щадит их. Многие из них проявляют подлинный героизм, вдохновленные глубокими порывами, но смерть оказывается ценой этической чистоты».
Можно подумать, что канадский профессор незнаком ни с «Альпийской балладой», ни с «Сотниковым» — произведениями, как мы видели, всем строем опровергающими подобные построения. Всемогущая, но совершенно непредсказуемая случайность, как в «Постороннем» Альбера Камю, определяющая выбор у экзистенциалистов, уступает у Василя Быкова место совершенно конкретным императивным доминантам характера, сформированным в человеке русским образом жизни.