Характеристика образа Рыбака в повести Быкова "Сотников"

Рыбак же соединяется с презренной сворой полицаев, освободивших себя от каких бы то ни было моральных обязательств, порвавших со своим народом, даже с родным языком (почитайте, на каком варварском волапюке они изъясняются: «Привет, фрава! Как жисть?», «От идрит твою муттер!» и т. п.), и вообще павших до скотоподобия (чего стоит один только Будила!). Таков эпический фон в повести «Сотников».

Четкая конструкция всей композиции — и повествовательной, и сюжетной, жесткая бинарность противостояний (между главными героями, между образами «массового фона»), графическая рельефность сцен, в которых совершается выбор и демонстрируются его результаты, дидактическая однозначность эстетических оценок — все это дало веские основания критикам говорить о «притчевости» «Сотникова» и других повестей Быкова45. В действительности, «двухполюсность» всей содержательной и формальной структур свойственна еще только повестям «Пойти и не вернуться» и «Знак беды», но в других повестях с одним центральным героем все равно катастрофичность безвыходных ситуаций и однозначность выбора, который совершают учитель Мороз («Обелиск») или лейтенант Ивановский («Дожить до рассвета»), партизан Левчук («Волчья стая») или комбат Волошин («Его батальон»), резонерские интонации в повествовательном дискурсе (чаще всего через проникновение «зоны автора» в «зону героя») — все это тоже создает атмосферу «притчевости», а вместе с нею рождает эффект общезначимости тех уроков, которые извлекаются из конкретных и очень локальных «быковских ситуаций».

Однако «двухполюсная» структура, сложившаяся в «Сотникове», была все-таки в наиболее ценным жанровым изобретением Быкова. И следующая большая творческая удача была достигнута при обращении к этой форме — как оказалось, она таила в себе большие семантические ресурсы. В повести «Знак беды» (1982) герои, концентрирующие в себе сознание народной массы, встали уже в центре художественного мира. Быков, всегда писавший о человеке с оружием, впервые сосредоточил внимание на мирных деревенских людях, на их войне с фашизмом.

«Знак беды» — это наиболее эпическая повесть писателя. Эпическое здесь — в изображении доли народа: его существования, с горькой нуждою, с непосильным трудом на земле, с постоянной заботой о семье и детях, с надеждой молодости и печалью старости. Эпические мотивы растворены и в скромных картинах белорусской природы, и в тревожных образах-символах, и в авторском раздумье об оберегающем душу, но и обедняющем ее неведении. Почему очень немолодые, измордованные своей крестьянской долей Петрок и Степанида пошли против фашистской машины?

Что они, добро нажитое защищали, свои хоромы да амбары? Так ведь нет же. За годы батрачества, а потом за двадцать лет вытягивающего все жилы труда на своей деляне — на этом проклятом богом пригорке, символически названном Голгофой, Петрок и Степанида не очень сильно разбогатели, раз имели «на всю семью одни заплатанные валенки».

орке, символически названном Голгофой, Петрок и Степанида не очень сильно разбогатели, раз имели «на всю семью одни заплатанные валенки». А фамилия их, Богатька, звучит горькой насмешкой. Лучше ли стали они жить при большевиках? Опять-таки нет. Но почему же в массе своей, в абсолютном своем большинстве белорусский крестьянин принял Советскую власть? Что она дала Степаниде такого, что оказалось дороже сытости, что перевесило все трудности?

Она дала ей тетрадку. Ту самую тетрадку, с которой старая Степанида стала три раза в неделю бегать в ликбез, где учительница учила ее и таких, как она, выводить буквы. Эта тетрадка об очень многом говорила крестьянину. Говорила она о том, что его, темного мужика, выводят к свету знания, открывают путь к богатствам культуры, которые были привилегией «белой кости». Она говорила ему, кого веками топтали паны и подпанки, кого презрительно называли «быдлом», «хлопом», что он ничем не хуже других, что обеспечение его духовных прав и возможностей есть цель государственной политики Советской власти. Тетрадка эта утверждала вчерашнего батрака в сознании собственного человеческого достоинства.

Достоинство — вот то бесценное богатство, которым поманила Советская власть бывшего «хлопа». «А тот, кто однажды почувствовал себя человеком, уже не станет скотом», — эту истину Степанида Богатька выстрадала всей своей трудной жизнью.

Но первым же испытанием достоинства человека, уверовавшего в советскую власть, стал самый крупный эксперимент, который проделала эта власть с народом, а именно — коллективизация. Быков описывает коллективизацию с доселе неведомой советской литературе точки зрения — в свете восприятия простой деревенской бабы. И все эти фокусы коллективизации — всякие там голосования, когда приезжие начальники понуждают селян отдавать на разор своих соседей, весь этот вал «раскулачиваний» крестьянских семей — все это рисуется Быковым прежде всего как мучительнейшее испытание совести простых людей, как насилие над душами и унижение. Для того, кто почувствовал себя человеком, для кого достоинство, которым привлекла к себе вчерашних «хлопов» советская власть, стало высшей ценностью, коллективизация оказалась страшным моральным ударом — она пошатнула, а то и порушила их веру в справедливость строя, называвшего себя народным. Один из них — молодой милиционер Вася Гончарик, который стал невольным виновником выселения семьи своей невесты Анютки, стреляется, оставляя одинокими мать и трехлетнего братика. А другие, те, что покрепче душою, порывают с властью и ее атрибутами — для Степаниды, например, таким жестом утраты доверия к власти стало прекращение хождений в школу: «А она все, она больше в ликбез не пойдет. После отъезда Анютки она уже не сможет без нее сесть за ту парту, не сможет переступить порог школы».