Прошлое, настоящее и будущее в пьесе А. П. Чехова «Вишневый сад»

Своей последней пьесе Чехов дал подзаголовок — комедия. Но в первой постановке Московского Художественного академического театра еще при жизни автора пьеса предстала тяжелой драмой, даже трагедией. Кто же прав? Нужно иметь в виду, что драма — это литературное произведение, рассчитанное на сценическую жизнь. Только на сцене драма обретет полноценное существование, выявит весь заложенный в ней смысл, в том числе получит и жанровую определенность, поэтому последнее слово в ответе на поставленный вопрос будет принадлежать театру, режиссерам и актерам. В то же время известно, что новаторские принципы Чехова-драматурга воспринимались и усваивались театрами с трудом, не сразу.
Хотя мхатовская, освященная авторитетом Станиславского и Немировича-Данченко традиционная интерпретация “Вишневого сада” как драматической элегии закрепилась в практике отечественных театров, Чехов успел высказать “своему” театру недовольство, неудовлетворенность их трактовкой его лебединой песни. “Вишневый сад” рисует прощание хозяев, теперь уже бывших, с их родовым дворянским гнездом. Тема эта неоднократно освещалась в русской литературе второй половины XIX века и до Чехова и трагедийно-драматически и комически. В чем особенности чеховского решения этой проблемы?
Во многом оно определяется отношением Чехова к уходящему в социальное небытие дворянству и идущему ему на смену капиталу, которое он выразил в образах соответственно Раневской и Лопахина. В обоих сословиях и их взаимодействии Чехов видел преемственность носителей отечественной культуры. Дворянское гнездо для Чехова прежде всего очаг культуры Конечно, это еще и музей крепостного права, и об этом говорится в пьесе, но Чехов видит в дворянской усадьбе все-таки в первую очередь культурное гнездо. Раневская — хозяйка и душа дома. Именно поэтому, несмотря на все ее легкомыслие и пороки, к ней тянутся люди. Вернулась хозяйка, и дом ожил, в него потянулись уже, кажется, навсегда покинувшие его прежние обитатели.
Лопахин под стать ей. Он чувствителен к поэзии в широком смысле этого слова, у него, как говорит Петя Трофимов, “тонкие, нежные пальцы, как у артиста… тонкая нежная душа”. И в Раневской он чувствует такую же родственную душу. Пошлость жизни наступает на него со всех сторон, он приобретает черты ухаря-купца, начинает кичиться своим демократическим происхождением и бравировать некультурностью (а это считалось престижным в тогдашних “передовых кругах”), но и он ждет Раневскую, чтобы около нее очиститься, снова выявить в себе художественно-поэтическое начало. Такое изображение капитализма опиралось на реальные факты. Ведь многие русские купцы и капиталисты, разбогатевшие к концу века, проявили интерес и заботу о культуре. Мамонтов, Морозов, Зимин содержали театры, братья Третьяковы основали картинную галерею в Москве, купеческий сын Алексеев, взявший сценический псевдоним Станиславский, принес в Художественный театр не только творческие идеи, но и отцовское богатство, и весьма немалое.
Лопахин — капиталист иного пошиба. Поэтому и не удалась его женитьба на Варе, они не пара друг другу: тонкая, поэтическая натура богатого купца и приземленная, буднично-обыденная, целиком ушедшая в прозу жизни приемная дочь Раневской. И вот наступает очередной социально-исторический перелом русской жизни. Дворяне выбрасываются из жизни, их место занимает буржуазия. Как ведут себя хозяева вишневого сада? По идее, надо спасать себя и сад. Как? Социально переродиться, тоже стать буржуа, что и предлагает Лопахин. Но для Гаева и Раневской это значит изменить себе, своим привычкам, вкусам, идеалам, жизненным ценностям. И поэтому они молчаливо отвергают предложение Лопахина и бесстрашно идут навстречу своему социальному и жизненному краху.
В этом отношении глубокий смысл несет в себе фигура второстепенного персонажа — Шарлотты Ивановны. В начале второго акта она говорит о себе: “У меня нет настоящего паспорта, я не знаю, сколько мне лет… откуда я и кто я — не знаю… Кто мои родители, может, они не венчались… не знаю. Так хочется поговорить, а с кем… Никого у меня нет… Все одна, одна, никого у меня нет и… и кто я, зачем я, неизвестно”. Шарлотта олицетворяет будущее Раневской — все это скоро ждет хозяйку имения. Но и Раневская, и Шарлотта по-разному, конечно, проявляют удивительное мужество и даже поддерживают бодрость духа в других, потому что для всех персонажей пьесы с гибелью вишневого сада кончится одна жизнь, а будет ли другая — кто знает.
Бывшие хозяева и их окружение (т. е. Раневская, Варя, Гаев, Пищик, Шарлотта, Дуняша, Фирс) ведут себя смешно, а в свете надвигающегося на них социального небытия глупо, неразумно. Они делают вид, что все идет по-прежнему, ничего не изменилось и не изменится. Это обман, само- и взаимообман. Но единственно этим они могут противостоять неизбежности неотвратимого рока. Лопахин скорее искренне горюет, он не видит в Раневской и даже в третирующем его Гаеве классовых врагов, для него это дорогие, милые ему люди.
Общечеловеческий, гуманистический подход к человеку доминирует в пьесе над сословно-классовым. Особенно сильна борьба этих двух подходов в душе Лопахина, что видно из его заключительного монолога третьего акта.
А как ведет себя в это время молодежь? Плохо! У Ани в силу ее малолетства самое неопределенное и в то же время радужное представление об ожидающем ее будущем. Она в восторге от болтовни Пети Трофимова. Последнему хотя и 26 или 27 лет, но он считается молодым и, похоже, превратил свою молодость в профессию. Иначе объяснить его инфантильность и — самое удивительное — общее признание, которым он пользуется, нельзя. Раневская жестоко, но справедливо выбранила его, в ответ он упал с лестницы. Его красивым призывам верит только Аня, но ее извиняет ее молодость.
Гораздо больше того, что он говорит, Петю характеризуют его калоши, “грязные, старые”.
Но нас, знающих о кровавых социальных катаклизмах, сотрясавших Россию XX века и начавшихся буквально сразу после того, как отгремели аплодисменты на премьере пьесы и умер ее создатель, слова Пети, его мечты о новой жизни, подхваченное Аней желание насадить другой сад — нас все это должно привести к более серьезным выводам о сущности образа Пети. Чехов всегда был равнодушен к политике, как революционное движение, так и борьба с ним прошли мимо него. Глупая девочка Аня верит этим речам. Другие персонажи посмеиваются, иронизируют: слишком большой недотепа этот Петя, чтобы его бояться. Да и сад вырубил не он, а купец, желающий устроить на этом месте дачи. Чехов не дожил до других дач, устроенных на просторах его и нашей многострадальной родины продолжателями дела Пети Трофимова. К счастью, “жить в эту пору прекрасную” не пришлось и большинству персонажей “Вишневого сада”.
Как уже говорилось, для Чехова характерна объективная манера повествования, в прозе его голос не слышен. В драме услышать собственно авторский голос вообще невозможно. И все-таки — комедия, драма или трагедия “Вишневый сад”? Зная, как Чехов не любил определенность и, следовательно, неполноту охвата жизненного явления со всеми его сложностями, следует осторожно ответить: всего понемногу. Последнее слово и в этом вопросе все-таки скажет театр