ГРАЖДАНСКИЙ ПОДВИГ Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО.
ГРАЖДАНСКИЙПОДВИГ Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО.
После крестьянской реформы 1861 года, когда вроссийских деревнях начались волнения,вызванные грабительским характеромреформы, получила хождение прокламация “Кбарским крестьянам”. Ее авторство властирешили приписать Чернышевскому. Однако нетак-то просто было расправиться сознаменитым литературным критиком, статьикоторого пропускались царской цензурой ишироко печатались в “Современнике” и “Отечественныхзаписках”. Всем было известно о егореволюционных симпатиях, о близости сГерценом и другими крупнымиреволюционерами, однако эта сторонадеятельности Чернышевского была тщательнозаконспирирована. На виду была лишь еголитературная деятельность. С поразительнойи дерзновенной ловкостью Чернышевский умелвысказываться в своих статьях “междустрок”. Когда в печатавшихся в “Современнике”статьях о Гарибальди и в комментариях к итальянскимсобытиям он со странным упорством чуть лине в каждой фразе повторял: “в Италии”, “яговорю об Италии”, даже самый бестолковыйчитатель в конце концов начинал понимать,что речь шла о России и о текущихполитических событиях. Тем не менееформально придраться было не к чему.
7 июля 1862 года власти, опасавшиеся открытоговосстания, арестовали Чернышевского ибросили его в Петропавловскую крепость.Формальным поводом послужило письмоГерцена, в котором говорилось о том, что онвместе с Чернышевским собирается печатать“Колокол” за границей, поскольку в Россиижурнал был запрещен. Но этого было мало,необходимо было предъявить Чернышевскомуболее веское обвинение. Но в чем? И властипошли на прямой подлог. Отставной уланскийкорнет В. К. Костомаров, разжалованный врядовые за тайное печатание “возмутительныхизданий”, человек с психическимиотклонениями и бездарный поэт-графоман,чтобы избежать наказания, согласилсясотрудничать с III отделением. Подделавпочерк Чернышевского, Костомаров написалзаписку, будто бы от Чернышевского, спросьбой изменить одно слово в прокламации.Кроме того, Костомаров сфабриковал ещеписьмо, в котором якобысодержались неопровержимые доказательствапрямого участия Чернышевского вреволюционной деятельности. На основанииэтих фальшивых улик в начале 1864 года сенатвынес Чернышевскому приговор — 14 леткаторги и вечное поселение в Сибири.Александр II утвердил приговор, сокративсрок пребывания на каторге на 7 лет, однакофактически Чернышевский провел взаключении более 18 лет.
При аресте Чернышевского были конфискованывсе его записи, в том числе дневник. Самые “опасные”заметки были зашифрованы (довольнопримитивным способом), однако в целомдневниковые записи носили довольнобеспорядочный характер, к тому же их язык истиль производил довольно сумбурноевпечатление. Когда Чернышевскому, которыйрешительно отверг фальшивку Костомарова,стали предъявлять обвинения уже наосновании дневниковых записей, онпридумал смелый и интересный ход: он решилвыдать дневник за черновик литературногопроизведения, а все свои рассуждения — завымысел беллетриста. Более того, существуетмнение (яростно оспаривавшеесяофициальным советским литературоведением),что Чернышевский стал писать “Что делать?”лишь для того, чтобы оправдать содержаниесвоего “крамольного” дневника, который онтаким образом превращал в черновик романа.Едва ли причина его написания только в этом,однако эта версия проливает свет на загадкуромана, явно плохо продуманного инаписанного в спешке. Действительно, тон повествования то становится небрежным иразвязным, то оно приобретает надуманные,фантастические черты.
В советском литературоведениибыло принято утверждать, что царскаяцензура просто-напросто “проглядела”революционный характер произведения ипоэтому допустила его к печати. Но есть ииная точка зрения: цензоры прекрасно видели,что все в этом якобы “любовном” романешито белыми нитками, однако, принимая вовнимание полное отсутствие каких-либохудожественных достоинств рукописи (обэтом на первых страницах заявляет и самавтор), они надеялись, что прославленныйпублицист и революционер скомпрометируетсебя в глазах просвещенной общественностистоль бездарной поделкой. Но вышло всенаоборот! И дело тут не в литературныхдарованиях автора, но в том, что он своейкнигой сумел задеть за живое не однопоколение молодых людей, которые смеялисьнад рассуждениями о Прекрасном и самойбезупречной форме предпочитали “полезное”содержание. Они презирали “бесполезное”искусство, зато преклонялись перед точныминауками и естествознанием, ониотшатывались от религии, но с религиознымпылом отстаивали веру в человека, точнее, в“новых людей”, то есть — в себя самих. Сынсвященника и поклонник Фейербаха,Чернышевский, этот мученик за веру всветлое будущее человечества, открылдорогу тем, кто подменил религиюБогочеловека религией человекобога...
Так случилось, что предсмертный бредЧернышевского записал секретарь. Егопоследние слова удивительным образомперекликаются с фразой, сказаннойнесколько десятилетий спустя Зигмундом
Фрейдом по поводу своей научнойдеятельности: “В этой книге Бога нет”.Чернышевский в своих предсмертных грезахупоминал о каком-то сочинении (кто знает,быть может, о своем романе?):
“Странное дело: в этой книге ни разу неупоминается о Боге”.
После крестьянской реформы 1861 года, когда вроссийских деревнях начались волнения,вызванные грабительским характеромреформы, получила хождение прокламация “Кбарским крестьянам”. Ее авторство властирешили приписать Чернышевскому. Однако нетак-то просто было расправиться сознаменитым литературным критиком, статьикоторого пропускались царской цензурой ишироко печатались в “Современнике” и “Отечественныхзаписках”. Всем было известно о егореволюционных симпатиях, о близости сГерценом и другими крупнымиреволюционерами, однако эта сторонадеятельности Чернышевского была тщательнозаконспирирована. На виду была лишь еголитературная деятельность. С поразительнойи дерзновенной ловкостью Чернышевский умелвысказываться в своих статьях “междустрок”. Когда в печатавшихся в “Современнике”статьях о Гарибальди и в комментариях к итальянскимсобытиям он со странным упорством чуть лине в каждой фразе повторял: “в Италии”, “яговорю об Италии”, даже самый бестолковыйчитатель в конце концов начинал понимать,что речь шла о России и о текущихполитических событиях. Тем не менееформально придраться было не к чему.
7 июля 1862 года власти, опасавшиеся открытоговосстания, арестовали Чернышевского ибросили его в Петропавловскую крепость.Формальным поводом послужило письмоГерцена, в котором говорилось о том, что онвместе с Чернышевским собирается печатать“Колокол” за границей, поскольку в Россиижурнал был запрещен. Но этого было мало,необходимо было предъявить Чернышевскомуболее веское обвинение. Но в чем? И властипошли на прямой подлог. Отставной уланскийкорнет В. К. Костомаров, разжалованный врядовые за тайное печатание “возмутительныхизданий”, человек с психическимиотклонениями и бездарный поэт-графоман,чтобы избежать наказания, согласилсясотрудничать с III отделением. Подделавпочерк Чернышевского, Костомаров написалзаписку, будто бы от Чернышевского, спросьбой изменить одно слово в прокламации.Кроме того, Костомаров сфабриковал ещеписьмо, в котором якобысодержались неопровержимые доказательствапрямого участия Чернышевского вреволюционной деятельности. На основанииэтих фальшивых улик в начале 1864 года сенатвынес Чернышевскому приговор — 14 леткаторги и вечное поселение в Сибири.Александр II утвердил приговор, сокративсрок пребывания на каторге на 7 лет, однакофактически Чернышевский провел взаключении более 18 лет.
При аресте Чернышевского были конфискованывсе его записи, в том числе дневник. Самые “опасные”заметки были зашифрованы (довольнопримитивным способом), однако в целомдневниковые записи носили довольнобеспорядочный характер, к тому же их язык истиль производил довольно сумбурноевпечатление. Когда Чернышевскому, которыйрешительно отверг фальшивку Костомарова,стали предъявлять обвинения уже наосновании дневниковых записей, онпридумал смелый и интересный ход: он решилвыдать дневник за черновик литературногопроизведения, а все свои рассуждения — завымысел беллетриста. Более того, существуетмнение (яростно оспаривавшеесяофициальным советским литературоведением),что Чернышевский стал писать “Что делать?”лишь для того, чтобы оправдать содержаниесвоего “крамольного” дневника, который онтаким образом превращал в черновик романа.Едва ли причина его написания только в этом,однако эта версия проливает свет на загадкуромана, явно плохо продуманного инаписанного в спешке. Действительно, тон повествования то становится небрежным иразвязным, то оно приобретает надуманные,фантастические черты.
В советском литературоведениибыло принято утверждать, что царскаяцензура просто-напросто “проглядела”революционный характер произведения ипоэтому допустила его к печати. Но есть ииная точка зрения: цензоры прекрасно видели,что все в этом якобы “любовном” романешито белыми нитками, однако, принимая вовнимание полное отсутствие каких-либохудожественных достоинств рукописи (обэтом на первых страницах заявляет и самавтор), они надеялись, что прославленныйпублицист и революционер скомпрометируетсебя в глазах просвещенной общественностистоль бездарной поделкой. Но вышло всенаоборот! И дело тут не в литературныхдарованиях автора, но в том, что он своейкнигой сумел задеть за живое не однопоколение молодых людей, которые смеялисьнад рассуждениями о Прекрасном и самойбезупречной форме предпочитали “полезное”содержание. Они презирали “бесполезное”искусство, зато преклонялись перед точныминауками и естествознанием, ониотшатывались от религии, но с религиознымпылом отстаивали веру в человека, точнее, в“новых людей”, то есть — в себя самих. Сынсвященника и поклонник Фейербаха,Чернышевский, этот мученик за веру всветлое будущее человечества, открылдорогу тем, кто подменил религиюБогочеловека религией человекобога...
Так случилось, что предсмертный бредЧернышевского записал секретарь. Егопоследние слова удивительным образомперекликаются с фразой, сказаннойнесколько десятилетий спустя Зигмундом
Фрейдом по поводу своей научнойдеятельности: “В этой книге Бога нет”.Чернышевский в своих предсмертных грезахупоминал о каком-то сочинении (кто знает,быть может, о своем романе?):
“Странное дело: в этой книге ни разу неупоминается о Боге”.