Мой Ф. М. Достоевский (размышления о прочитанном)

Я знаю силу слов,
Я знаю слов набат…
В. В. Маяковский
С творчеством Ф. М. Достоевского я познакомилась два года назад. В его книгах меня привлекает неординарность мыслей, полнота образов и гениальное искусство автора, который создает таинственное, даже мистическое произведение на основе обыкновенного, почти повседневного сюжета.
Образы, созданные Достоевским, способны глубоко задеть сознание, они необыкновенно реальны, хотя Достоевский никогда не злоупотребляет описаниями. И в то же время все его герои неординарны, иррациональны, волшебны. Нужно быть действительно сверхталантливым человеком, чтобы превратить обыденную жизненную историю в мистерию, в вакханалию страстей и мыслей, беспорядочное, но в то же время гармоничное повествование.
В книгах Достоевского многое остается не высказанным, но добавить к тексту ничего нельзя, чтобы не уничтожить неповторимое очарование его прозы.
Мне кажется, что книги Достоевского чем-то похожи на картины Рембрандта: обычные люди, окруженные полумраком и… тайной. Его нельзя узнать, его можно только предположить.
Наиболее странная, страшная и привлекательная для меня особенность творчества Достоевского — нечеловечески безумные, но логичные мысли, идеи, высказанные его героями. С какой поражающей серьезностью и безысходностью говорит о своей теории Родион Раскольников Соне; спорит с чертом (с привидевшимся или реальным) Иван Карамазов; почти проповедует что-то наивно-доброе и ненужное полусумасшедший князь Мышкин. А самое странное, что, несмотря на совершенную дикость, бесчеловечность некоторых идей, несмотря на все старания автора как-либо их опровергнуть, идеи остаются логичными, они словно живут отдельно от сюжета, как будто автор не имеет над ними никакой власти. К какому выводу приходит измученный Родин Раскольников в конце “Преступления и наказания”? В полном соответствии со своей якобы ошибочной теорией Раскольников приходит к выводу, что он “вошь”, а не человек. После разговора с чертом, с болезненной галлюцинацией, Иван Карамазов старается забыть об этом бреде, но не может не признать дьявольскую правоту и логику привидения.
Идеи Достоевского, высказанные вслух или только намеченные, обоснованные и едва упомянутые, поражают воображение, пробуждают ум, развивают его гибкость. Мне представляется необыкновенно интересным следить за игрой гениального ума, отразившейся на страницах книг Достоевского, спорить или соглашаться с его героями, учиться у них.
Книги Достоевского завораживают, притягивают к себе, постепенно пускают в себя, но при этом также постепенно проникают в твою душу. Они пугают, эти книги. Пугают своими сумасшедшими героями, грешными праведниками, проповедующими блудницами, нищими, униженными и оскорбленными. Пугают, но не отпугивают.
II
Я вышел на поиски Бога…
А. Галич
Наиболее полно и разносторонне Достоевский рассматривает в своем творчестве путь к Богу. Вообще все человеческое искусство связано в той или иной степени с вопросом поиска Бога, Истины. Люди, которым с помощью ума, творческой энергии удавалось возвыситься над толпой, не могут безоговорочно верить в идею этой толпы, в ее Бога. И, как правило, они остаются один на один с вопросом своей веры. Отношения к Богу и к Человеку, Бога и Человека, отношения людей друг к другу — все эти вопросы вечны, это все, о чем думали и писали многие поколения талантливых людей. Поэтому и в книгах Достоевского меня интересуют попытки ответить на эти вопросы: о Боге, об Истине, о Добре. У Достоевского нет героев безусловно добрых и положительных, как нет и безусловно отрицательных. Безусловно праведных тоже нет. Но весь жизненный путь героев Достоевского можно рассматривать как путь к Богу или уход от Бога к безверию, к отчаянию. А все происходящее с ними — лишь испытание их веры.
Достоевский, конечно, желает привести героев, вызывающих его сочувствие, к вере и к очищению. Но создается впечатление, что они выходят из-под контроля автора (особенно в поздних произведениях). Или они приходят к Богу не до конца, оставляя для себя возможность иного пути (Раскольников, Алеша Карамазов); или открыто сомневаются в силе Божественного Добра (Свидригайлов, Иван Карамазов). Доводы, которые вкладывает автор в уста сомневающихся героев, так убедительны, что начинает казаться, что и сам Достоевский из их числа. Даже в чистоте младшего Карамазова, его искренней вере нет той искренности и чистоты, которая была у Сонечки Мармеладовой, несмотря на всю ее греховность.
III
Пусть нету у Гомеров и Овидиев
Людей, как мы, от копоти в оспе.
Знаю, солнце бы померкло, увидев,
Наших душ золотые россыпи.
В. Маяковский
Достоевский воспевает жизнь обычных городских людей, обезумевших от ничтожности своего существования, от безнадежности своих вопросов. Он — безумный гений, прекрасный в своем безумии. В нем сочетается жалость ко всем оскорбленным, униженным, оклеветанным, обездоленным с жестокостью мыслей, споров, теорий. Он открывает в самом маленьком человеке грани великого: от великой простоты до великого ума, от великой любви до великой бесчувственности. Каждый маленький человеческий мирок становится Вселенной, каждая жизнь — эпохой, каждая смерть — катастрофой.
Что может быть нужнее человеку, уставшему от рутины и повседневности, чем увидеть Вселенную внутри себя и вокруг себя?