Образ Андрия

Для Гоголя совер­шенно определенно просвечивает особая тема Андрия. Интерес­но проследить, как она развивается, как постепенно и неизбеж­но определенная поэтизация героя сменяется развенчанием. Тема Андрия окажется в противоречии с эпической тенденцией повести. Эпичен Остап: он проявлен через поступок и действие. «Погрузился в очаровательную музыку пуль и мечей» (II, 85)— это ощущение Андрия. Именно за общностью—незримая для Тараса — разность. Бешеную негу и упоение видел он в битве, это уже не бешеная веселость. Позже преобладание ощуще­ния, настроения в характере Андрия перестанет скрываться за общими для всей Запорожской Сечи поступками, делами и бу­дет совершенно определенно авторски названо. Под Дубно «Остап уже занялся своим делом» (II, 87), «Андрий же, сам не зная отчего, чувствовал какую-то духоту на сердце» (II, 87). Проникнув в осажденный город и еще до встречи с дочерью ковенского воеводы (хотя, конечно, уже с особым настроем ду­ши), Андрий войдет в монастырскую церковь, вначале невольно остановится при виде католического монаха, но почти тотчас забудет, что это монастырь чужой веры. «Несколько женщин, похожих на привидения, стояли на коленях, опершись и совер­шенно положив изнеможенные головы на спинки стоявших пе­ред ними стульев и темных деревянных лавок; несколько муж­чин, прислонясь у колонн и пилястр, на которых возлегали. боковые своды, печально стояли тоже на коленях. Окно с цвет­ными стеклами, бывшее над алтарем, озарилося розовым ру­мянцем утра, и упали от него на пол голубые, желтые и других цветов кружки света, осветившие внезапно темную церковь. Весь алтарь в своем далеком углублении показался вдруг в сиянии, кадильный дым остановился на воздухе радужно ос­вещенным облаком. Андрий не без изумления глядел из своего темного угла на чудо, произведенное светом. В это время вели­чественный рев органа наполнил вдруг всю церковь. Он ста­новился гуще и гуще, разрастался, перешел в тяжелые рокоты грома и потом вдруг, обратившись в небеснуюмузыку, понесся высоко над сводами своими поющими звуками, напоминающи­ми тонкие девичьи голоса, и потом опять обратился он в густой рев и гром и затих» (II, 96—97).

Это описание—на несколько длящихся мгновений—явно отодвигает куда-то Запорожскую Сечь. Душе Андрия доступно чужое: красота чужой религии, печаль и страдание жителей вражеского города. Ему ведом не один, не единственный «пир души». Нега и упоение для Андрия—как в битве, так и в любви. Они в равной мере позволяют ему проявить себя, в рав­ной мере влекут. Андрий испытывает «какое-тосладостное чув­ство, вызванное азартом схватки». Панночке он скажет: «По­гублю, погублю! и погубить себя для тебя, клянусь святым кре­стом, мне таксладко» (II, 103).