«Дума» как предмет лирического анализа
«Дума» — одно из таких стихотворений, в которых скептическая и сомневающаяся мысль дворянского интеллигента выливается непосредственно и открыто, минуя сюжетные и изобразительные формы. Скепсис и отчаяние связаны с бездеятельностью и общественной трусостью, с оторванностью от конкретной борьбы. Они появляются в эпохи, когда высокое индивидуальное сознание мечется в поисках достойной жизни, но не находит ее. В такие эпохи мысль становится мученьем и единственной реальной силой, спо- собной возвратить живого человека к деятельности и борьбе. Ее противоречивый характер в 30-е годы очевиден: в ней заключалась действительная внутренняя жизнь поколения («Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать»; «Я знал одной лишь думы власть, Одну — но пламенную страсть») и в то же время таилось подтачивающее эту жизнь дыхание смерти («На грудь мне дума роковая Гробовой насыпью легла»)
Общественное сознание в это время принимает негативную форму, выступая как сомнение и отрицание. Историческую обусловленность и закономерность такой формы отметил Белинский. «Говорят, — писал он, — что сомнение подрывает истину: ложная и безбожная мысль! Если истина так слаба и бессильна, что может держаться не сама собою, но охранительными кордонами и карантинами против сомнения, — то почему же она истина, и чем же она лучше и выше лжи, и кто же станет ей верить? Говорят: отрицание убивает верование. Нет, не убивает, а очищает его». Через сомнение и отрицание мыслящее общество научилось трезво глядеть на жизнь и преодолевать противоречия своего сознания. Рефлексия, самоанализ, сомнение и отрицание были особой, специфической формой неприятия процветавшей реакции, являлись одной из форм общественного протеста. Открытое и беспощадное отрицание обращено и на внешний по отношению к дворянскому интеллигенту мир, и во внутренний мир души. Своим острием отрицающая мысль направлена против невыносимого духовного пресса официальной идеологии. Но разрушительные идеи очень скоро обнаружили внутреннюю противоречивость.
Общественное действие, понуждаемое отвлеченной мыслью, граничит либо с анархическим своеволием, либо с «высоким» преступлением, либо, наконец, оборачивается эгоизмом. Героями Лермонтова становятся люди, преступающие не только законы данного общества, но и общечеловеческие нормы (Вадим, Арбенин), или несущие такое разрушительное начало, которое причиняет безмерные страдания окружающим и самому герою (Печорин). Герой тем самым выступает носителем и проводником не только гуманистических, но и антигуманистических идей. Все это вызывает недовольство дворянского интеллигента самим собой и заставляет его пристально вглядеться в собственную душу, чтобы найти в ней разгадку обуревающих его противоречивых дум и настроений.
Высота нравственного чувства в «Думе» затаена и непосредственно не высказана, тогда как трезвая отрицающая мысль выражена ясно и прямо.
На фоне противоречивого единства мысли и чувства отдельное слово выступает в оттенках ведущего значения, которые несут основнуюсмысловую нагрузку.
смысловую нагрузку. Например, слово «состарится» («В бездействии состарится оно») означает не столько; наступление реальной старости (физической), сколько старости духовной. Точно так же «ровный путь без цели» — не ровная, гладкая дорога, а эмоциональный знак равнодушия, апатии, отсутствия жизненных тре-вог, взлетов и падений. Слово «случайно» в контексте «Думы» почти лишено прямого смысла. «Случайно» означает здесь («И ненавидим мы, и любим мы случайно...») «общественно не обусловлено». «Случайность», т. е. общественная необязательность, «любви» и «ненависти» символизирует утрату идеалов, жизненных и нравственных критериев.
Так, не раз встречавшиеся в произведениях романтиков «поэтизмы» и метафоры («старость души», «жизнь — путь») наполняются в контексте стихотворения иным эмоционально-смысловым содеряюнием.
Поэтическая мысль стихотворения реализуется во внутреннем эстетическом движении от элегической интонации печального размышления к мрачному, трагическому обобщению, от высокой романтической ноты к скорбной и горькой иронии. Основную эмоционально-смысловую нагрузку в первой части несут слова, освященные традицией элегического романтизма: «печально», «состарится», «томит», «вянем». Другой стилистический пласт — слова философского и отчасти общественно-политического содержания: «познанья», «сомненья», «бездействии», «добру», «злу», «борьбы», «вла-стию», «рабы.}. Они придают элегическому зачину («Печально я гляжу на наше поколенье!») характер философского размышления. На этом фоне интонационно выразительно звучат слова ораторского стиля, резкие оценочные эпитеты «постыдно», «позорно», «презренные». Они подготавливают высокую романтическую ноту, усиливающую эмоционально мысль поэта:
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты — его паденья час!
Последние строки уже предвещают мрачный исход. В последней части вновь появляются слова ораторского стиля в сочетании с лексикой, носящей философский оттенок («ни мысли плодовитой», «ни гением начатого труда», «судья», «гражданина», «потомок», «оскорбит», «презрительным»). Здесь уже совершенно нет былой элегичности. Вместо нее — бытовой, обыденный план («Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом»).
Чем дальше развенчивается поколение, тем прозаичнее стиль. Всякий ореол романтической идеализации исчезает, и вместо него естественно возникает сравнение с заурядной бытовой мелодрамой. У Лермонтовское сравнение обнажает правду о поколении, ум и чувства которого лишены большого общественного содержания. Но как раз в этом и заключена подлинная общественная трагедия поколения л Снижающие моменты в характеристике поколения связаны с эмоциональным нарастанием, со все более крепнущими нотами осуждения, с чувствами горечи и насмешки, с иронией и даже сарказмом. Эмоциональное движение достигает апогея в заключительной строфе, там, где сорвана романтическая маска и где предстала голая и безыскусная правда.
. Китовая окраска заключительных строк совпадает с наибольшей силой эмоционального осуждения. Заключительный аккорд лермонтовского реквиема выражает и степень моральной опустошенности поколения, и высоту лермонтовских общественных критериев, и глубину поэтического обобщения.
Общественное сознание в это время принимает негативную форму, выступая как сомнение и отрицание. Историческую обусловленность и закономерность такой формы отметил Белинский. «Говорят, — писал он, — что сомнение подрывает истину: ложная и безбожная мысль! Если истина так слаба и бессильна, что может держаться не сама собою, но охранительными кордонами и карантинами против сомнения, — то почему же она истина, и чем же она лучше и выше лжи, и кто же станет ей верить? Говорят: отрицание убивает верование. Нет, не убивает, а очищает его». Через сомнение и отрицание мыслящее общество научилось трезво глядеть на жизнь и преодолевать противоречия своего сознания. Рефлексия, самоанализ, сомнение и отрицание были особой, специфической формой неприятия процветавшей реакции, являлись одной из форм общественного протеста. Открытое и беспощадное отрицание обращено и на внешний по отношению к дворянскому интеллигенту мир, и во внутренний мир души. Своим острием отрицающая мысль направлена против невыносимого духовного пресса официальной идеологии. Но разрушительные идеи очень скоро обнаружили внутреннюю противоречивость.
Общественное действие, понуждаемое отвлеченной мыслью, граничит либо с анархическим своеволием, либо с «высоким» преступлением, либо, наконец, оборачивается эгоизмом. Героями Лермонтова становятся люди, преступающие не только законы данного общества, но и общечеловеческие нормы (Вадим, Арбенин), или несущие такое разрушительное начало, которое причиняет безмерные страдания окружающим и самому герою (Печорин). Герой тем самым выступает носителем и проводником не только гуманистических, но и антигуманистических идей. Все это вызывает недовольство дворянского интеллигента самим собой и заставляет его пристально вглядеться в собственную душу, чтобы найти в ней разгадку обуревающих его противоречивых дум и настроений.
Высота нравственного чувства в «Думе» затаена и непосредственно не высказана, тогда как трезвая отрицающая мысль выражена ясно и прямо.
На фоне противоречивого единства мысли и чувства отдельное слово выступает в оттенках ведущего значения, которые несут основнуюсмысловую нагрузку.
смысловую нагрузку. Например, слово «состарится» («В бездействии состарится оно») означает не столько; наступление реальной старости (физической), сколько старости духовной. Точно так же «ровный путь без цели» — не ровная, гладкая дорога, а эмоциональный знак равнодушия, апатии, отсутствия жизненных тре-вог, взлетов и падений. Слово «случайно» в контексте «Думы» почти лишено прямого смысла. «Случайно» означает здесь («И ненавидим мы, и любим мы случайно...») «общественно не обусловлено». «Случайность», т. е. общественная необязательность, «любви» и «ненависти» символизирует утрату идеалов, жизненных и нравственных критериев.
Так, не раз встречавшиеся в произведениях романтиков «поэтизмы» и метафоры («старость души», «жизнь — путь») наполняются в контексте стихотворения иным эмоционально-смысловым содеряюнием.
Поэтическая мысль стихотворения реализуется во внутреннем эстетическом движении от элегической интонации печального размышления к мрачному, трагическому обобщению, от высокой романтической ноты к скорбной и горькой иронии. Основную эмоционально-смысловую нагрузку в первой части несут слова, освященные традицией элегического романтизма: «печально», «состарится», «томит», «вянем». Другой стилистический пласт — слова философского и отчасти общественно-политического содержания: «познанья», «сомненья», «бездействии», «добру», «злу», «борьбы», «вла-стию», «рабы.}. Они придают элегическому зачину («Печально я гляжу на наше поколенье!») характер философского размышления. На этом фоне интонационно выразительно звучат слова ораторского стиля, резкие оценочные эпитеты «постыдно», «позорно», «презренные». Они подготавливают высокую романтическую ноту, усиливающую эмоционально мысль поэта:
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты — его паденья час!
Последние строки уже предвещают мрачный исход. В последней части вновь появляются слова ораторского стиля в сочетании с лексикой, носящей философский оттенок («ни мысли плодовитой», «ни гением начатого труда», «судья», «гражданина», «потомок», «оскорбит», «презрительным»). Здесь уже совершенно нет былой элегичности. Вместо нее — бытовой, обыденный план («Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом»).
Чем дальше развенчивается поколение, тем прозаичнее стиль. Всякий ореол романтической идеализации исчезает, и вместо него естественно возникает сравнение с заурядной бытовой мелодрамой. У Лермонтовское сравнение обнажает правду о поколении, ум и чувства которого лишены большого общественного содержания. Но как раз в этом и заключена подлинная общественная трагедия поколения л Снижающие моменты в характеристике поколения связаны с эмоциональным нарастанием, со все более крепнущими нотами осуждения, с чувствами горечи и насмешки, с иронией и даже сарказмом. Эмоциональное движение достигает апогея в заключительной строфе, там, где сорвана романтическая маска и где предстала голая и безыскусная правда.
. Китовая окраска заключительных строк совпадает с наибольшей силой эмоционального осуждения. Заключительный аккорд лермонтовского реквиема выражает и степень моральной опустошенности поколения, и высоту лермонтовских общественных критериев, и глубину поэтического обобщения.