Тема поэта и поэзии во вступлении к поэме Маяковского «Во весь голос»

Делами,

кровью,

строкою вот этою,

нигде

не бывшею в найме, —

я славлю

взвитое красной ракетою

Октябрьское,

руганное

и пропетое,

пробитое пулями знамя!

В. Маяковский

Десятилетия, отделяющие нас от создания последних поэтических строк В. Маяковского, — достаточно большой срок для проверки временем силы читательского внимания к поэту и его влияния на поэзию своего времени и последующих десятилетий. За этот период сошли с литературных подмостков и канули в Лету многие из тех, кто пророчил этот удел Маяковскому. Ни социальные катаклизмы, потрясшие человечество в ХХ в., ни победный гул «великого строительства», ни разрушительный грохот войны и классовых битв не помешали читателю слышать голос поэта-новатора, поэта-революционера. Словно предвидя ту острейшую идейную борьбу, которая вот уже многие годы не затихает вокруг Маяковского, его богатейшего художественного наследия, новаторских традиций, словно предчувствуя, что одни после его смерти будут «глубокомысленно» рассуждать, что время «агиток» Маяковского прошло, а другие, объявив себя приверженцами «школы Маяковского», превратив, по существу, эту «школу» в избранный камерный класс пишущих «лесенкой», будут стремиться именем великого поэта оправдать групповые интересы и пристрастия, — поэт решает сам рассказать потомкам «о времени и о себе», рассказать «во весь голос», с предельной открытостью души и сердца.

Слушайте,

товарищи потомки,

агитатора,

горлана-главаря.

Заглуша

поэзии потоки,

я шагну

через лирические томики,

как живой

с живым говоря.

Я к вам приду

в коммунистическое далеко

не так,

как песенно-есененный провитязь.

Мой стих дойдет

через хребты веков

и через головы

поэтов и правительств.

И все

поверх зубов вооруженных войска,

что двадцать лет в победах

пролетали,

до самого

последнего листка

я отдаю тебе,

планеты пролетарий.

Так все масштабнее раскрывается замысел новой могучей поэмы Маяковского, работу над которой на самом взлете трагически оборвала его смерть. Судя по завершенному первому вступлению в поэму, по обнаженным до дна души лирическим строфам-наброскам ко второму вступлению, хотя бы таким философски просветленным:

Уже второй, должно быть, ты легла. В ночи Млечпуть серебряной Окою. Я не спешу, и молниями телеграмм мне незачем тебя будить и беспокоить, —

поэме «Во весь голос» была уготована счастливейшая судьба: стать одной из самых значительных и неповторимых страниц поэзии 20-х годов прошлого века. В разговоре с потомками Маяковского заботит и то, что является особенно характерным для его времени, и то, что затрагивает непосредственно его судьбу, творчество, стихи. Обеспокоен поэт и тем, как бы потомки, пусть из самых добрых побуждений и устремлений, не подменили его мятежный, драматически противоречивый, как сама жизнь, образ иконописным ликом. Он знает, что в истории отечественной словесности подобное случалось, и неоднократно.

Я люблю вас,

но живого, а не мумию.

а не мумию.

Навели

хрестоматийный глянец.

Вы

по-моему

при жизни

— думаю —

тоже бушевали.

Африканец! —

взволнованно и убежденно говорит Маяковский в своем доверительно — сердечном обращении к Пушкину. Сам он стремится взглянуть на окружающий его мир, на действительность, с которой сталкивается повседневно, на все, что им самим утверждалось, отстаивалось в поэзии, сурово реалистично, без прикрас и «легенд», открыто глядя в глаза правде жизни:

Потомки,

словарей проверьте поплавки:

из Леты

выплывут

остатки слов таких,

как «проституция»,

«туберкулез»,

«блокада».

Для вас,

которые

здоровы и ловки,

поэт

вылизывал

чахоткины плевки

шершавым языком плаката.

Нелегко давался Маяковскому этот поэтический героизм будней:

И мне

агитпроп

в зубах навяз,

и мне бы

строчить

романсы на вас —

доходней оно

и прелестней.

Но я

себя

смирял,

становясь

на горло

собственной песне.

Высокое чувство гражданского долга, поэтическая зрелость помогали Маяковскому преодолевать неизбежные минуты тревожных раздумий и сомнений на многотрудном пути поэта-новатора, летописца революционной эпохи. Эти сомнения отступали прочь перед сознанием непосредственной причастности к грандиозным преобразованиям России. Как никто другой, Маяковский имел полное право сказать и современникам, и потомкам:

Мне

и рубля

не накопили строчки,

краснодеревщики

не слали мебель на дом.

И кроме

свежевымытой сорочки,

скажу по совести,

мне ничего не надо.

Выше любых наград, любых похвал для Маяковского — признание нужности, полезности его поэтического слова миллионам граждан России. Он вправе гордится, что может сказать о неповторимо-прекрасной судьбе своих стихов:

Пускай

за гениями

безутешною вдовой

плетется слава

в похоронном марше —

умри, мой стих,

умри, как рядовой,

как безымянные

на штурмах мерли наши!

Не слава, не «бронзы многопудье» волнует Маяковского в настоящем и будущем. Нет! Поэта тревожит, что после его смерти могут объявиться такие «очкастые» толкователи — «профессора» его жизни и стихов, которые будут пытаться «убедить» окружающих, что Маяковский загубил свой талант, поставив его открыто на службу революционной борьбе российского пролетариата, что он стал «жертвой » социализма, а к концу жизни, в пьесах «Клоп» и «Баня», все больше якобы отходит от изображения нового человека. Свой знаменитый разговор с потомками поэт революции завершает стихами, в которых окрыленно-дерзко, афористически емко выражена гражданская сердцевина его поэзии, ее наступательный пафос, новаторски-художественная суть:

Мне наплевать

на бронзы многопудье,

мне наплевать

на мраморную слизь.

Сочтемся славою —

ведь мы свои же люди, —

пускай нам

общим памятником будет

построенный

в боях

социализм

***

Явившись

в Це Ка Ка

идущих

светлых лет,

над бандой

поэтических

рвачей и выжиг

я подыму,

как большевистский партбилет,

все сто томов

моих

партийных книжек.

вистский партбилет,

все сто томов

моих

партийных книжек.

Поэма «Во весь голос» — это произведение, которое мы вправе поставить рядом со знаменитым стихотворением А. С. Пушкина «Памятник».