История создания романа “Доктор Живаго”
В 1956 г. Пастернак закончил работу над романом “Доктор Живаго”. Замысел романа “Доктор Живаго”, по признанию самого автора, возник у него в 1946 г., когда он был в Грузии на праздновании столетия Н.Бараташвили: “Мне захотелось сделать что-то большое, значительное – тогда и возникла мысль о романе. Я начал со страничек о старом поместье…”
Весной 1954 г. в “Знамени” (№ 4) были напечатаны стихотворения из “Доктора Живаго”. Публикация сопровождалась краткой аннотацией: “Роман предположительно будет дописан летом. Он охватывает время от 1903 до 1929 г. с эпилогом, относящимся к Великой Отечественной войне. Герой – Юрий Андреевич Живаго, врач, мыслящий, с поисками, творческой и художественной складки, умирает в 1929 году. После него остаются записки и… стихи”.
В письме к О. Фрейденберг от 1 октября 1948 г. поэт признавался: “Я год за годом тружусь, как каторжный. И действительно, я до безумия, неизобразимо счастлив открытою, широкою свободой отношений с жизнью, таким мне следовало… быть в восемнадцать или двадцать лет, но тогда я был скован… и не знал так хорошо языка жизни, языка неба, языка земли, как их знаю сейчас”. Настроение Пастернака во многом определялось послевоенной общественной ситуацией, когда люди надеялись на перемены, отказ от репрессий и подавления личности. Но у поэта бывали и “промежутки отчаяния”, когда у него не хватало душевных сил переносить происходящее. “Ужасна эта торжествующая, самоудовлетворенная, величающаяся своей бездарностью обстановка, бессобытийная, доисторическая, ханжески застойная”, – писал он В. Шаламову в октябре 1954 г. Ему же Пастернак сообщал, что закончил роман еще в ноябре 1953 г., а теперь работает над подробностями.
Достигнутое посредством “каторжного” труда счастье внутренней свободы расширяло масштабы творчества и создавало у поэта ощущение целостности бытия. Критик В. Воздвиженский отметил вольное дыхание, с которым написан роман.
Еще до окончания произведения Пастернак познакомил с его рукописным вариантом тех людей, мнением которых особенно дорожил. Одной из первых его читательниц была дочь Марины Цветаевой Ариадна Эфрон. В то время она находилась на поселении в Рязани. В письме из ссылки в ноябре 1948 г. Ариадна сообщала Пастернаку свое впечатление о героях романа: “Образы Лары, Юры, Павла больно входят в сердце, потому что мы их знали такими, какими они даны тобой, и мы потеряли их… Как хорошо, что ты сделал то, что мог сделать только ты, – не дал им всем уйти безымянными и неопознанными, собрал их всех… оживил своим дыханием и трудом”.
В это время Пастернак тяжело переживал состояние отчужденности в писательской среде: “И, быть может, там все они пишут плохо. Но лучше ошибаться всем вместе, чем ошибаться одному”. Его мучили сомнения в своей возможной неправоте и правоте большинства. В переписке с Пастернаком В. Шаламов высказывал гораздо более жесткую оценку тогдашнего литературного мира, считая, что в нем царит “низость и трусость… забвение всего, что составляет гордое и великое имя русского писателя”.
мя русского писателя”. В ситуации разобщения Пастернака с писателями в конце 1940-х – начале 1950-х годов были заложены причины той драмы, которая не могла не совершиться при его попытках опубликовать роман “Доктор Живаго” в 1956 г. в журнале “Новый мир” и издательстве “Художественная литература”.
По свидетельству сына поэта, в 1956 г. представитель иностранной комиссии Союза писателей привез к Пастернаку в Переделкино представителя итальянского издательства Д. Анджело, которому в официальной обстановке была передана для ознакомления рукопись произведения. Так роман попал к итальянскому издателю Фельтринелли, который вскоре известил автора о намерении издать его. Пастернак ответил: “Если его публикация здесь, обещанная многими нашими журналами, задержится, и Вы ее опередите, ситуация для меня будет трагически трудной”, хотя и был убежден, что “мысли рождаются не для того, чтобы их таили или заглушали в самих себе, но чтобы быть сказанными”.
Редколлегия “Нового мира” отвергла роман. В письме, написанном Симоновым и подписанном Лавреневым, Фединым и другими, говорилось об “идейном отщепенчестве” Живаго и “антинародном духе” романа. Отказалось публиковать книгу и издательство “Художественная литература”. В Италии не прислушались к мнению писателя, и роман “Доктор Живаго” впервые вышел в свет там в конце 1957 г.
Конфликт честного художника с писателями “растленного времени” (Шаламов) достиг апогея, когда стало известно о присуждении Пастернаку в 1958 г. Нобелевской премии.
В октябре 1958 г. московские писатели исключили Пастернака из Союза писателей и просили правительство лишить его советского гражданства. М. Алигер, В. Инбер, А. Барто огласили письмо правительству с просьбой выдворить Пастернака за рубеж. А. Галич писал об этом писательском собрании:
Мы не забудем этот смех и эту скуку,
Мы поименно вспомним тех, кто поднял руку.
В писательских речах, по воспоминаниям современников, “звучала поразительная смесь конформистской покорности с исступлением коллективной расправы над инакомыслящим”. Поэт отказался присутствовать на собраниях писателей и прислал участникам письмо: “Я знаю, что… будет поставлен вопрос о моем исключении из Союза писателей. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать… И я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, что… вам придется меня реабилитировать”.
Пастернака вынудили отказаться от Нобелевской премии. Поэт оказался в положении загнанного и затравленного:
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
После этих событий Пастернак в письме от 11 ноября 1958 г. писал: “Очень тяжелое для меня время. Всего лучше было бы теперь умереть, но я сам, наверное, не наложу на себя рук”.
Весной 1954 г. в “Знамени” (№ 4) были напечатаны стихотворения из “Доктора Живаго”. Публикация сопровождалась краткой аннотацией: “Роман предположительно будет дописан летом. Он охватывает время от 1903 до 1929 г. с эпилогом, относящимся к Великой Отечественной войне. Герой – Юрий Андреевич Живаго, врач, мыслящий, с поисками, творческой и художественной складки, умирает в 1929 году. После него остаются записки и… стихи”.
В письме к О. Фрейденберг от 1 октября 1948 г. поэт признавался: “Я год за годом тружусь, как каторжный. И действительно, я до безумия, неизобразимо счастлив открытою, широкою свободой отношений с жизнью, таким мне следовало… быть в восемнадцать или двадцать лет, но тогда я был скован… и не знал так хорошо языка жизни, языка неба, языка земли, как их знаю сейчас”. Настроение Пастернака во многом определялось послевоенной общественной ситуацией, когда люди надеялись на перемены, отказ от репрессий и подавления личности. Но у поэта бывали и “промежутки отчаяния”, когда у него не хватало душевных сил переносить происходящее. “Ужасна эта торжествующая, самоудовлетворенная, величающаяся своей бездарностью обстановка, бессобытийная, доисторическая, ханжески застойная”, – писал он В. Шаламову в октябре 1954 г. Ему же Пастернак сообщал, что закончил роман еще в ноябре 1953 г., а теперь работает над подробностями.
Достигнутое посредством “каторжного” труда счастье внутренней свободы расширяло масштабы творчества и создавало у поэта ощущение целостности бытия. Критик В. Воздвиженский отметил вольное дыхание, с которым написан роман.
Еще до окончания произведения Пастернак познакомил с его рукописным вариантом тех людей, мнением которых особенно дорожил. Одной из первых его читательниц была дочь Марины Цветаевой Ариадна Эфрон. В то время она находилась на поселении в Рязани. В письме из ссылки в ноябре 1948 г. Ариадна сообщала Пастернаку свое впечатление о героях романа: “Образы Лары, Юры, Павла больно входят в сердце, потому что мы их знали такими, какими они даны тобой, и мы потеряли их… Как хорошо, что ты сделал то, что мог сделать только ты, – не дал им всем уйти безымянными и неопознанными, собрал их всех… оживил своим дыханием и трудом”.
В это время Пастернак тяжело переживал состояние отчужденности в писательской среде: “И, быть может, там все они пишут плохо. Но лучше ошибаться всем вместе, чем ошибаться одному”. Его мучили сомнения в своей возможной неправоте и правоте большинства. В переписке с Пастернаком В. Шаламов высказывал гораздо более жесткую оценку тогдашнего литературного мира, считая, что в нем царит “низость и трусость… забвение всего, что составляет гордое и великое имя русского писателя”.
мя русского писателя”. В ситуации разобщения Пастернака с писателями в конце 1940-х – начале 1950-х годов были заложены причины той драмы, которая не могла не совершиться при его попытках опубликовать роман “Доктор Живаго” в 1956 г. в журнале “Новый мир” и издательстве “Художественная литература”.
По свидетельству сына поэта, в 1956 г. представитель иностранной комиссии Союза писателей привез к Пастернаку в Переделкино представителя итальянского издательства Д. Анджело, которому в официальной обстановке была передана для ознакомления рукопись произведения. Так роман попал к итальянскому издателю Фельтринелли, который вскоре известил автора о намерении издать его. Пастернак ответил: “Если его публикация здесь, обещанная многими нашими журналами, задержится, и Вы ее опередите, ситуация для меня будет трагически трудной”, хотя и был убежден, что “мысли рождаются не для того, чтобы их таили или заглушали в самих себе, но чтобы быть сказанными”.
Редколлегия “Нового мира” отвергла роман. В письме, написанном Симоновым и подписанном Лавреневым, Фединым и другими, говорилось об “идейном отщепенчестве” Живаго и “антинародном духе” романа. Отказалось публиковать книгу и издательство “Художественная литература”. В Италии не прислушались к мнению писателя, и роман “Доктор Живаго” впервые вышел в свет там в конце 1957 г.
Конфликт честного художника с писателями “растленного времени” (Шаламов) достиг апогея, когда стало известно о присуждении Пастернаку в 1958 г. Нобелевской премии.
В октябре 1958 г. московские писатели исключили Пастернака из Союза писателей и просили правительство лишить его советского гражданства. М. Алигер, В. Инбер, А. Барто огласили письмо правительству с просьбой выдворить Пастернака за рубеж. А. Галич писал об этом писательском собрании:
Мы не забудем этот смех и эту скуку,
Мы поименно вспомним тех, кто поднял руку.
В писательских речах, по воспоминаниям современников, “звучала поразительная смесь конформистской покорности с исступлением коллективной расправы над инакомыслящим”. Поэт отказался присутствовать на собраниях писателей и прислал участникам письмо: “Я знаю, что… будет поставлен вопрос о моем исключении из Союза писателей. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать… И я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, что… вам придется меня реабилитировать”.
Пастернака вынудили отказаться от Нобелевской премии. Поэт оказался в положении загнанного и затравленного:
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
После этих событий Пастернак в письме от 11 ноября 1958 г. писал: “Очень тяжелое для меня время. Всего лучше было бы теперь умереть, но я сам, наверное, не наложу на себя рук”.