Система персонажей повести «Котлован»
Первым на страницах «Котлована» появляется Вощев. Фамилия героя сразу обращает на себя внимание читателя: грамматически это типично русская фамилия на — ев, лексически — конгломерат разных, «мерцающих» значений, угадываемых на слух. Наиболее очевидна фонетическая связь фамилии Вощев со словами «вообще» (в разговорном варианте — «ваще») и «вотще». Оба «значения» фамилии героя реализуются в повести: он ищет Смысл общего Существования («своей жизни я не боюсь, она мне не загадка») — но его личные поиски истины, равно как и общие усилия в достижении идеала, остаются Тщетными. Имя, таким образом, задает вектор смысла; оно как бы направляет читателя — но одновременно и «впитывает» значения контекста, наполняясь новыми оттенками смысла. (Содержательный анализ семантики имен собственных в прозе А. Платонова дается в статье А. Харитонова «Система имен персонажей в поэтике повести «Котлован» («Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 2. М.: Наследие, 1995. С. 152-172).)
Значение имени в поэтике Платонова особенно важно потому, что это едва ли не единственный источник информации о герое. В прозе Платонова практически нет портретных характеристик, его герои обитают в мире, лишенном интерьеров и вещных подробностей. Внешняя изобразительность сводится к нулю, а место портрета занимают примерно такие описания: у Козлова было «мутное однообразное лицо» и «сырые глаза», у Чиклина — «маленькая каменистая голова», у пионерок остались на лицах «трудность немощи ранней жизни, скудость тела и красоты выражения», у прибежавшего из деревни мужика были глаза «хуторского, желтого цвета». Чиклин и Прушевский вспоминают мать Насти, которую они когда-то знали, не по чертам лица, а по ощущению поцелуя, которое бережно хранится в их памяти. (Попробуйте представить себя в роли художника — иллюстратора платоновских изданий: насколько точно можно запечатлеть в рисунке «трудность немощи» или «хуторской» цвет глаз?)
Традиционный зрительный ряд в поэтике Платонова отсутствует: портрет героя складывается не из конкретных черт лица, а из едва уловимых его выражений. Подобно тому как улыбка Чеширского кота может обходиться без самого кота, внутренняя жизнь платоновских героев может обходиться без их зрительно представимого облика. Для Платонова всегда важна не отдельная внешняя деталь, а внутренний смысл целого. Поэтому изредка появляющиеся предметные подробности (например, сравнение худенькой руки Насти с «тонкой овечьей ножкой») воспринимаются как неожиданный диссонанс — они слишком материальны в «прозрачном» пространстве платоновского текста.
Имя Настя, так же, как и фамилия Вощев, в контексте повести наполняется глубоким смыслом. С греческого имя Анастасия переводится как «воскресшая» — идея будущего воскрешения мертвых пронизывает все действия героев «Котлована». Вощев собирает в свой мешок «всякие предметы несчастья и безвестности», чтобы в будущем вернуть им тот смысл всеобщего существования, которого им так и не дано было узнать. «Утильсырье» дляВощева отнюдь не отбросы — когда он объясняет Насте, что и медведь тоже пойдет в утильсырье, он имеет в виду будущее одухотворение ветхой материй: «Я прах и то берегу, а тут ведь бедное существо!»
Однако именно смертью Насти — «воскресшей» — завершается повесть.
Вощева отнюдь не отбросы — когда он объясняет Насте, что и медведь тоже пойдет в утильсырье, он имеет в виду будущее одухотворение ветхой материй: «Я прах и то берегу, а тут ведь бедное существо!»
Однако именно смертью Насти — «воскресшей» — завершается повесть. Настя действительно однажды вернулась к жизни — Чиклин находит ее в комнате, где умирает ее мать; замуровав эту комнату, Чиклин превратил ее в склеп для умершей. Трагический диссонанс имени и судьбы Насти — логический итог «общего дела» строителей миража. Дом остался не только не построенным — он стал ненужным, потому что в нем после смерти Насти, «будущего счастливого человека», некому жить. «Вощев стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и убежденном впечатлении?» Не случайно соединение имен Вощева и Насти в финале повести: надежды на Воскрешение Смысла (истины) и жизни оказались Тщетными.
Значение имени в поэтике Платонова особенно важно потому, что это едва ли не единственный источник информации о герое. В прозе Платонова практически нет портретных характеристик, его герои обитают в мире, лишенном интерьеров и вещных подробностей. Внешняя изобразительность сводится к нулю, а место портрета занимают примерно такие описания: у Козлова было «мутное однообразное лицо» и «сырые глаза», у Чиклина — «маленькая каменистая голова», у пионерок остались на лицах «трудность немощи ранней жизни, скудость тела и красоты выражения», у прибежавшего из деревни мужика были глаза «хуторского, желтого цвета». Чиклин и Прушевский вспоминают мать Насти, которую они когда-то знали, не по чертам лица, а по ощущению поцелуя, которое бережно хранится в их памяти. (Попробуйте представить себя в роли художника — иллюстратора платоновских изданий: насколько точно можно запечатлеть в рисунке «трудность немощи» или «хуторской» цвет глаз?)
Традиционный зрительный ряд в поэтике Платонова отсутствует: портрет героя складывается не из конкретных черт лица, а из едва уловимых его выражений. Подобно тому как улыбка Чеширского кота может обходиться без самого кота, внутренняя жизнь платоновских героев может обходиться без их зрительно представимого облика. Для Платонова всегда важна не отдельная внешняя деталь, а внутренний смысл целого. Поэтому изредка появляющиеся предметные подробности (например, сравнение худенькой руки Насти с «тонкой овечьей ножкой») воспринимаются как неожиданный диссонанс — они слишком материальны в «прозрачном» пространстве платоновского текста.
Имя Настя, так же, как и фамилия Вощев, в контексте повести наполняется глубоким смыслом. С греческого имя Анастасия переводится как «воскресшая» — идея будущего воскрешения мертвых пронизывает все действия героев «Котлована». Вощев собирает в свой мешок «всякие предметы несчастья и безвестности», чтобы в будущем вернуть им тот смысл всеобщего существования, которого им так и не дано было узнать. «Утильсырье» дляВощева отнюдь не отбросы — когда он объясняет Насте, что и медведь тоже пойдет в утильсырье, он имеет в виду будущее одухотворение ветхой материй: «Я прах и то берегу, а тут ведь бедное существо!»
Однако именно смертью Насти — «воскресшей» — завершается повесть.
Вощева отнюдь не отбросы — когда он объясняет Насте, что и медведь тоже пойдет в утильсырье, он имеет в виду будущее одухотворение ветхой материй: «Я прах и то берегу, а тут ведь бедное существо!»
Однако именно смертью Насти — «воскресшей» — завершается повесть. Настя действительно однажды вернулась к жизни — Чиклин находит ее в комнате, где умирает ее мать; замуровав эту комнату, Чиклин превратил ее в склеп для умершей. Трагический диссонанс имени и судьбы Насти — логический итог «общего дела» строителей миража. Дом остался не только не построенным — он стал ненужным, потому что в нем после смерти Насти, «будущего счастливого человека», некому жить. «Вощев стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и убежденном впечатлении?» Не случайно соединение имен Вощева и Насти в финале повести: надежды на Воскрешение Смысла (истины) и жизни оказались Тщетными.