Художественная реальность в романе «Евгений Онегин»

Художественная реальность стремительно развивается — к раскрытию тайны ее сотворения. И наконец, в финале романа все маски «приятеля», «современника», «рассказчика», «повествователя» и др. сняты окончательно, герои вновь возвращены «в лоно» своего Создателя:

Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне -
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.

Итак, герои родились в «творческом сне» Автора, все они — плод его творческой фантазии. Понятно, конечно, что это и всегда так, но не всегда автор столь подчеркнуто об этом заявляет. Акт сочинительства предстает здесь рождением новой «живой жизни» в воображении художника.

Читатели «Онегина» удостоены чести присутствовать при акте зачатия и другого художественного космоса — будущей «Капитанской дочки»: «Тогда роман на старый лад / Займет веселый мой закат...». Автор интуитивно, словно неясно различая, ищет новый, собственный путь в искусстве. Отталкиваясь, он ориентирует модель своего романа по отношению к современным, уже существующим — просветительскому («Свой слог на важный лад настроя...») и романтическому («А ныне все мы в тумане...»). И в его новом романе, как и в «Евгении Онегине», роль автора, слегка завуалированная под «рассказ» ("… просто вам перескажу… Перескажу простые речи..."), остается активно творящей: «Поссорю вновь, и наконец / Я поведу их под венец...». Так живой эмбрион новой художественной реальности рождается в воображении своего Создателя.

В заключительных строфах «Онегина» «живой и постоянный… труд» Автора-Демиурга предстает завершенным, и тогда вполне логично возникает развернутая метафора «жизнь человеческая — художественное произведение»:

Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее романа
И вдруг умел расстаться с ним

Впоследствии метафора «жизнь человеческая — художественное произведение», так же как и мифологема «мир — как текст» станут ключевыми в поэтике постмодернизма. Конечно, у Пушкина эти метафоры имеют иной смысл, чем в эстетике постмодерна. Если для писателя-постмодерниста формула «мир — как текст» означает в том числе и «смерть автора в тексте», то финальная метафора «Онегина» жизнь — роман программно заявляет об эстетической позиции автора по отношению к своим героям, которая аналогична отношению Всемогущего к человеку. Бог пишет Книгу жизни, Поэт — свой роман, управляя судьбами героев и в то же время предоставляя им видимую свободу, порой передавая им свой «образ и подобие» — свои чувства и черты.

И все же главная функция финальной пушкинской метафоры — размыть «привычную границу между литературой и реальностью». И это предвещает постмодернистский взгляд на литературу.

стмодернистский взгляд на литературу.

Ю. М. Лотман, комментируя финал пушкинского романа, писал: «Поэт, который на протяжении произведения выступал перед нами в противоречивой роли автора и творца, созданием которого, однако, оказывается не литературное произведение, а нечто прямо ему противоположное — кусок живой Жизни, вдруг предстает перед нами как читатель, т.е. человек, связанный с текстом. Но здесь текстом оказывается Жизнь»4. В установке на смешение Жизни и текста ученый усматривал знак новой творческой задачи — написание реалистического романа.

Мне, однако, диалектика соотношения правды жизни и правды романа в пушкинском мире представляется иной, более сложной. Для Пушкина отождествление жизни и творения художника вообще немыслимо, ибо правда искусства не только выше правды жизни, но и в определенном смысле самостоятельна. Интересно вспомнить, что хотя Онегин

Издавно чтенье разлюбил,
Однако ж несколько творений
Он из опалы исключил:
Певца Гяура и Жуана
Да с ним еще два-три романа,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданный безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.

Из чего можно заключить, во-первых, что Онегин был поклонником литературы, которую сегодня мы называем реалистической. А во-вторых, что отличительной особенностью романтизма Пушкин считал отнюдь не вымысел и фантазию, — иными словами, неправдоподобие. Напротив, искусство романтизма явилось верным изображением состояния души современного человека: безнадежный эгоизм, безнравственность души и озлобленный ум. Более того, романтизм, подчиняясь правде жизни, позволил нравственно торжествовать в искусстве тому, что уже давно торжествовало в действительности, — пороку.

А нынче все умы в тумане,
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен, и в романе,
И там уж торжествует он.
Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы...
Лорд Байрон прихотью удачной
Облек в унылый романтизм
И безнадежный эгоизм

А вот это, по убеждению Пушкина, уже аморально. Задача поэта не копировать Жизнь и ее нравственное состояние, которое весьма плачевно, а, напротив, волею, ему данной, преображать реальность мирскую в художественную. Эта новая реальность просветлена и этическим, и эстетическим идеалом творящей воли художника. Вместе с тем искусство не имеет целью «поучать» или вещать истину, нравственную, духовную или религиозную. Художественное произведение, как уже сотворенный мир, ее в себе заключает. Души живые на нее откликаются. Произведение подлинного искусства заключает в себе нравственное ядро, ибо дар творения «живой жизни» божествен, а значит, источник его — Добро. Зло могущественно, но единственно, чего оно лишено, — это возможности созидать жизнь. Отсюда и этико-эстетическая аксиома Пушкина: «Гений и злодейство — две вещи несовместные».

Интересно заметить, что в то время как Онегин любил литературу реалистическую, Татьяна «влюблялася в обманы».

ическую, Татьяна «влюблялася в обманы». Но и сам Пушкин в стихотворении «Элегия», называя «наслаждение» искусством среди неизменных радостей жизни, не подвластных переменчивости судьбы, говорил: «Над вымыслом слезами обольюсь». Так что любимой героине, Татьяне, Автор передал и свое восприятие искусства: изящная словесность не воссоздает реальность «жизни действительной», а представляет собой «вторую реальность» художественного мира.