Что вызывает авторскую иронию в романе М.Е. Салтыкова-Щедрина "История одного города"

«История одного города» по праву считается вершиной творчества выдающегося сатирика М.Е. Салтыкова-Щедрина. На страницах этого романа впервые в русской литературе предметом гневного сарказма и язвительной авторской иронии стало российское самодержавие.

На рубеже 60-х и 70-х годов XIX века, когда создавался этот роман, открытое выступление против верховной власти было крайне опасно, поэтому сатирик прибегнул к приему стилизации.

Произведение написано им от имени летописцев города Глупова в форме исторической хроники XVIII века, воспроизводящей «дела и дни» местных градоначальников, описывающей годы («лета») их правления.

Рукопись «глуповского летописца» нашел в архиве некий издатель, он же и предал ее огласке, периодически комментируя в своих «примечаниях» текст объемистой тетради. Основное повествование, таким образом, принадлежит летописцу и издателю, за которыми скрывается всевидящий и все оценивающий автор. Д. С. Лихачев отмечал наличие в этой книге пародированного летописца и пародированного издателя (здесь автор язвительно высмеивает официозных историографов) и единственно подлинного сознания — сознания самого Салтыкова-Щедрина. Мастерски используя манеру наивного летописца-обывателя, важные идеи он передает в наивно-сказочной форме (например, иронизирует над ожесточенными дискуссиями середины XIX века о происхождении Руси).

Глуповская летопись охватывает период с 1731-го по 1826 год, и в ней встречаются имена, факты и эпизоды, относящиеся к действительной истории России XVIII века. Так, писатель саркастически замечает, что «градоначальники времен Бирона отличаются безрассудством, градоначальники времен Потемкина — распорядительностью, а градоначальники времен Разумовского — неизвестным происхождением и рыцарскою отвагою. Все они секут обывателей, но первые секут абсолютно, вторые объясняют причины своей распорядительности требованиями цивилизации, третьи желают, чтобы обыватели во всем положились на их отвагу».

Упоминается и ряд дворцовых переворотов XVIII века, в результате которых на престол были возведены Анна Иоанновна, Елизавета Петровна, Анна Леопольдовна, Екатерина II. А когда речь идет о необычайных странствиях глуповских градоначальниц, имеется в виду знаменитое путешествие Екатерины II в Крым. Все это не оставляет никаких сомнений в том, что в образах градоначальников представлены российские цари и царские министры, а в образе несуществующего, фантастического города Глупова — установленный ими государственный режим.

В произведении отражены эпизоды и более отдаленных эпох русской истории: призвание варяжских князей, объединение разрозненных княжеств в единое государство в XV веке, появление в Тушино самозванца Лжедмитрия II, что дало И. С. Тургеневу основание утверждать, что «История одного города» является сатирической историей современного российского общества.

Сам Щедрин подчеркивал, что его произведение вовсе «не опыт исторической сатиры»: «Мне нет никакого дела до истории, и я имею в виду лишь настоящее».

тиры": «Мне нет никакого дела до истории, и я имею в виду лишь настоящее».

Кроме того, писал он, «те же самые основы жизни, которые существовали в XVIII веке, существуют и теперь», а под «основами жизни» писатель понимал тройное зло, нуждавшееся в искоренении: изжившее себя самодержавие, бюрократическое засилье в стране и крепостничество, остатки которого тормозили развитие страны по пути прогресса.

Осмеяние первых двух зол побудило Салтыкова-Щедрина создать ироническую летопись двадцати двух градоначальников, которые в разное время управляли и теперь управляют городом Глуповом. Они-то и олицетворяют самодержавное устройство Российского государства. Глуповские начальники отличаются друг от друга. И автор красноречиво подчеркивает эти отличия. Одни из градоначальников характеризуются «безумной отвагой» (Урус-Кугуш-Кильдибаев даже брал однажды приступом свой собственный город), другие — легкомыслием, третьи — косноязычием.

Встречаются среди них склонные к сентиментальности и чрезмерно сладострастные. Попадаются экземпляры телосложения хилого и крепкого, роста высокого (Иван Баклан, например, вообще «был роста трех аршин и трех вершков» и кичился тем, что происходит по прямой линии от Ивана Великого (известной в Москве колокольни) и маленького (статский советник Никодим Иванов «был столь малого роста, что не мог вмещать пространных законов»). Наиболее примечательным градоначальникам посвящены отдельные главы. Так, например, под номером восемнадцать значится «Дю-Шарло, Ангел Дорофеевич. Французский выходец», который любил «рядиться в женское платье и лакомился лягушками», а «по рассмотрении оказался девицею...». Отдельного рассказа удостоился и градоначальник, в голове у которого находился органчик, умеющий исполнять всего две пьесы: «Разорю!» и «Не потерплю!». Но даже с таким ограниченным «репертуаром» этот властитель держал глуповцев в страхе и повиновении.

Каждый из градоначальников имеет свою фамилию-кличку, наделен запоминающейся внешностью и отмечен своими «деяниями», но все они одновременно сближены писателем, так как сам характер их градоначальственных занятий требовал некоторого единообразия, как внешнего, так и внутреннего.

В сочиненном князем Ксаверием Микаладзе наставительном документе «О благовидной всех градоначальников наружности» недаром авторитетно подчеркивается: «Чистое лицо украшает не только градоначальника, но и всякого человека. Сверх того, оно оказывает многочисленные услуги, из коих первая — доверие начальства. Кожа гладкая без изнеженности, вид смелый без дерзости, физиономия открытая без наглости — все сие пленяет начальство, особливо если градоначальник стоит, подавшись корпусом вперед и как бы устремляясь.

Малейшая бородавка может здесь нарушить гармонию и сообщить градоначальнику вид предерзостный». Особенно сближает всех градоначальников абсолютная неспособность управлять городом (а значит — и страной).

еспособность управлять городом (а значит — и страной). Это означает, что любой из них чужд интересам своего народа, что всякий отмечен признаками очевидного идиотизма и абсолютного невежества.

В «Истории города Глупова» выведен еще один групповой образ — это сами глуповцы. Сочувствуя и сострадая простому народу, автор, тем не менее, не идеализирует его. Он иронично замечает, что произошли глуповцы от головотяпов, которые жили-враждовали с соседними племенами, а потом отправились искать себе князя. Но были они ни на что не способны, и потому все от них отказывались, пока, наконец, не согласился один обзавестись такими никчемными подданными и ни прозвал их глуповцами.

Исторические же времена в городе Глупове начались с того, что один из князей возопил: «Запорю!». Автор в «Истории одного города» как бы видит, слышит, чувствует своих глуповцев. Жители города отмечены теми же признаками очевидного идиотизма и абсолютного невежества: они то ликуют, ходят в кабак, рассказывают анекдоты и сотрясают воздух благодарственными восклицаниями, адресованными очередному градоначальнику, то в иные времена обрастают шерстью, перестают ощущать стыд и сосут лапы, то в финале романа, в эпоху Угрюм-Бурчеева, «изнуренные, обруганные, униженные», начинают раздражаться и роптать...

Глуповский мир со всеми его странными повадками живо предстает перед нами, но понятно, что автор не только иронизирует над дремучестью обывателей, их рабской привычкой к повиновению нелепым и недостойным правителям, но и искренне сочувствует им. Изображая обывателей опутанными предрассудками и пребывающими в страхе и покорности, иронизируя над ними, живущими под «игом безумия», писатель таким образом стремится разбудить самосознание людей из народа и напомнить им об их человеческом достоинстве.

Творчество Салтыкова-Щедрина высоко оценил Иван Франко. Он отмечал, что «щедринская сатира… захватывая все более широкие круги, глубже вникает и выше возносится, а вместе с тем, вторя ей, чем дальше, тем мощнее звучат нотки высокой лирики, непосредственный крик души автора, горячо и сильно переживающего все боли общества».

Украинский писатель-демократ выражал твердую веру в то, что имя Щедрина «сохранится навсегда как одно из наиболее выдающихся украшений литературы, а влияние его за границами России после его смерти, конечно, еще более увеличится». Этот прогноз подтвердили и другие ценители его творчества.