Вызревание гротеска в творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина

Следующее десятилетие — 40-е годы XIX века — существенно отличается от предыдущего периода русской истории. Отличается не в политическом отношении (николаевская реакция не стала в это время мягче), а с точки зрения тех сдвигов, которые происходили в художественном сознании эпохи. Если 30-е годы были временем, когда романтизм занимал в литературе определенные позиции, хотя и был существенно потеснен реализмом, то 40-е годы — период решительного утверждения реалистических принципов отображения действительности. И 1842 году появились «Мертвые души», ознаменовавшие « дальнейшее упрочение в русской литературе критического реализма. После выхода в свет этой великой книги начинается новый этап литературного развития. Этап, характеризующийся обращением к реалистическим принципам изображения действительности большой группы писателей, заявивших себя активными последователями Гоголя.

Произведения Некрасова, Герцена, Панаева, Григоровича, Тургенева, Гончарова, Достоевского и некоторых других писателей, составивших в 40-е годы так называемую «натуральную школу», знаменовали собой усиление внимания к повседневной, обыкновенной жизни. Устремления сторонников «реальной» литературы были направлены на пристальное, скрупулезное изучение окружающего общества в его социально-бытовой и профессиональной конкретности. И изучение это сопровождалось изображением действительности в строгом соответствии с принципами жизненного правдоподобия. На авансцену литературы выходят «физиологический» очерк, бытовая повесть и другие жанры, для которых характерно отображение жизни «с натуры» и использование правдоподобных форм

При этом фантастика и гротеск отошли куда-то на задний план. Конечно, даже в это время данные формы не исчезли из литературы совершенно. Продолжает писать в прежней манере А. Вельтман. Выпускает собрание своих сочинений, среди которых видное место занимают гротесковые произведения, В. Одоевский. Однако подобные произведения уже не пользуются былым успехом.

Ие уделяют почти никакого внимания проблеме гротеска и литературные критики. Сам термин «гротеск» под пером некоторых из них приобретает бранный оттенок и употребляется для обозначения грубой комики, недостойной серьезного писателя.
Белинский в 40-е годы еще раз обращается к понятию «гротеск», по применяет его уже не по отношению к литературе. В 1844 году в статье «Петербург и Москва» критик говорит о том, что жителю Петербурга, привыкшему к прямым проспектам и строго продуманным пропорциям зданий, странно видеть московскую улицу — изгибающуюся, состоящую из причудливо сочетающихся домов самого разного размера и вида. «И еще более удивился бы наш петербуржец, — добавляет Белинский, — почувствовав, что в странном гротеске этой улицы есть своя красота».

Как видим, слово «гротеск» Белинский употребляет в позитивном значении. Он сознает особую эстетическую природу гротеска, подчеркит, что в гротеске есть своя красота. Однако эта мысль не получила у Белинского дальнейшего развития, ибо основные устремления критика были направлены на разработку иных литературно-эстетических проблем.

ния критика были направлены на разработку иных литературно-эстетических проблем.

Борьба эта, как известно, имела громадное положительное значение. Однако порой она толкала Белинского и на высказывания прямолинейные, односторонние. Так. например, в 1843 году, задавшись вопросом «Что такое поэзия, в чем состоит она?», Белинский отвечал на него следующим образом: «Дюжинные сочинители полагают ее в вымыслах воображения. Но ведь и бред спящего и мечты сумасшедшего — вымыслы фантазии; однако ж они — но поэзия. Должны же иметь какой-нибудь определенный характер вымыслы поэзии, чтоб отличаться от всех вымыслов другого рода. Поэзия есть творческое воспроизведение действительности, как возможности. Поэтому чего не может быть в действительности, то ложно и в поэзии; другими словами: чего не может быть в действительности, то не может быть и поэтическим».

Конечно, критик был прав, стремясь уяснить специфику вымысла в литературе и искусстве, его отличие от вымыслов «другого рода». Но последние фразы в приведенном рассуждении звучали явно односторонне. Ведь если поэтичным может быть только то, что есть в действительности, значит, фантастическое по самой своей природе поэтичным быть не может; значит, оно представляет собой нечто чуждое поэзии, чуждое истинному искусству. 'Гаков вывод, вытекающий из данного рассуждения критика.

Не следует думать, будто приведенное высказывание Белинского — всего лишь случайность. Нет, оно отражало определенный момент эстетической концепции критика тех лет и связано с его борьбой против крайностей романтической литературы.
Дело в том, что «вымыслы воображения», фантастика, гротеск, как говорилось, весьма широко использовались писателями-романтиками. Именно романтическая поэтика обусловила оживление данных форм, их взлет в русской литературе 20—30-х годов. Вместе с тем романтики же в известной мере и «дискредитировали» эти формы, ибо нередко за ними стояли мечты праздного воображения, ложное преувеличение, а порой и религиозно-мистические тенденции, которые Белинский принять, разумеется, не мог.
Еще в 30-е годы критик выступал против такого рода использования фантастики. Он писал, например, о «литературном мистицизме» Жуковского, «который состоял в мечтательности, соединенной с ложным фантастическим. ..»

С явным неодобрением отнесся Белинский и к тем тенденциям, которые проявились в «Портрете» Гоголя. «„Портрет", — утверждал критик,—есть неудачная попытка г. Гоголя в фантастическом роде». И тут же, несколько ниже, добавлял: «Вообще надо сказать, фантастическое как-то не совсем дается г. Гоголю...»

Что же касается фантастики, то отношение к ней критика становится все более и более отрицательным. Высоко ценя талант Гофмана и ого юмор, Белинский вместе с тем осуждает его «нелепый и чудовищный фантазм». В другом своем выступлении критик пишет, что «фаптазм составляет самую слабую сторону в сочинениях Гофмана...» 3.
В специальной статье, посвященной выходу в свет собрания сочинений В. Одоевского, Белинский высоко оценивает такие «прекрасные юмористические очерки» писателя, как «Сказка о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем» и «Сказка о том, по какому случаю Коллежскому Советнику.

ысоко оценивает такие «прекрасные юмористические очерки» писателя, как «Сказка о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем» и «Сказка о том, по какому случаю Коллежскому Советнику… Отношению не удалось в Светлое Воскресение поздравить своих начальников с праздником». Имеете с тем критик весьма нелестно отзывается о тех произведениях В. Одоевского, «в которых он решительно начал уклоняться от своего прежнего направления в пользу какого-то странного фантазма.

Нет надобности напоминать, сколь велик был авторитет Белинского и какое огромное влияние имел он на современных ему писателей, особенно на представителей «натуральной школы». Не удивительно, что сторонники реализма в русской литературе 40-х годов почти не обращаются, в своих произведениях к фантастике и гротеску. Они предпочитают использовать правдоподобные формы, стремясь запечатлеть окружающую действительность во всей се конкретности. Для поэтики «натуральной школы» характерны опора на конкретные, реальные факты и следование принципу жизненного правдоподобия.

Подобные творческие установки, несомненно, сыграли свою положительную роль, ибо способствовали обращению писателей к действительности и правдивому ее изображению. Однако очень скоро обнаружилась и их ограниченность, узость. И некоторые представители «натуральной школы» стремятся использовать в своих реалистических произведениях не только правдоподобные формы, но и фантастику, гротеск.
Одним из первых подобную попытку предпринял Ф. Достоевский в повести «Двойник». Как известно, Белинский отнесся к этой попытке весьма скептически. Насколько восторженно встретил он предыдущую повесть Достоевского — «Бедные люди», настолько же прохладно отозвался о «Двойнике». «Существенный недостаток» этой новой повести Белинский увидел в ее «фантастическом колорите». Критическое мнение о «Двойнике» сопровождалось тезисом, носившим характер общетеоретического вывода: «Фантастическое в паше время может иметь место только в домах умалишенных, а не в литературе, и находиться в заведывании врачей, а не поэтов»
Совершенно ясно, что подобное теоретическое положение отнюдь не способствовало развитию фантастики и гротеска в реалистической литературе. И тем не менее формы эти постепенно начинают возрождаться: к ним обращается не только Достоевский, но и Салтыков.