Сцена раскулачивания. (Анализ эпизода из романа М.А.Шолохова "Поднятая целина" книга первая, глава 7).

«Поднятая целина» М. Шолохова пришла к читателю с перерывом в чет-верть века. Первая книга была создана вслед за событиями коллективизации в 1932 году. Вторая доработана после Великой Отечественной войны, она создава-лась параллельно с романом «Они сражались за Родину» и рассказом «Судьба че-ловека» в 1959 году.
Первая книга романа «Поднятая целина» охватывает сравнительно неболь-шой отрезок времени – всего четыре месяца (январь-апрель 1930 г.). Действие ее развивается на очень небольшом пространстве, в основном в районе донского ху-тора Гремячий Лог. Писателю удалось с большой силой и полнотой раскрыть важнейшие черты эпохи, показать характерные процессы, происходившие в на-чальный период коллективизации. В романе в полной мере воплощены основные черты реализма: правдивость, историческая конкретность в изображении жизни того времени.
Безусловно, в этом романе сказалось давление определенных схем, возник-ших в литературе о коллективизации в конце 20-30-х годов. Но надо учесть, что Шолохов верил в необходимость для всей стране скорейшего рывка вперед в деле индустриализации, повышения ее оборонной мощи, вообще усиления ее «моно-литности». Шолохов был полон, как и его Нагульнов и Давыдов, исторического нетерпения.
Однако талант Шолохова упорно сопротивлялся насилию схемы. Мы мо-жем проследить это на примере седьмой главы в сцене раскулачивания Фрола Дамаскова. Дамасковы считались на хуторе зажиточными крестьянами: имели большое хозяйство, добротный дом, да и в сундуках добра хватало. Но ведь не с неба сыпалось на них богатство, все доставалось им их собственным трудом. Ло-гика здесь простая: хочешь жить хорошо – работай с утра до ночи. А Дамасковых бог не обделил трудолюбием. Шолохов подчеркивает, что жили-то бедно в основ-ном те, кто не хотел и не умел работать.
С приходом революции все перевернулось, и Дамасковы из зажиточных хо-зяев превратились в кулаков, как и многие другие: Гаевы, у которых детей «один-надцать штук», Тит Бородин, который добровольно в 18 году ушел в Красную гвардию. И вот что странно – не нравились почему-то Советской власти работя-щие люди. Тех, кто работал день и ночь, «цеплялся зубами в хозяйство, как ко-бель в падлу», вызывали в ячейку или Совет и «стыдили страшным стыдом». Ока-залось, что богатым теперь быть стыдно, а быть бедным, пользуясь чужим иму-ществом, стало нормой.
Когда Андрей Разметнов пришел со своей группой к Фролу Дамаскову, тот попытался возмутиться. И возмущение его понятно. Человек трудился всю жизнь, и теперь на старости лет должен лишиться всего: дома, скота, даже одежды. Но приговор был неумолим – «уничтожаем тебя как кулацкий класс». Для семьи Да-масковых подобная «грабиловка» обернулась трагедией, а для участников раску-лачивания – настоящим праздником. Демка Ушаков с явным удовольствием пере-считывал стулья, кровати, сапоги, тулупы. Застенчивый Михаил Игнатенок пы-тался стащить с хозяйской дочки юбки, которые та успела на себя надеть. Даже Демид Молчун, который говорил только «при крайней необходимости», и то оживился, вступил в разговор. А когда вскрыли амбар, то все просто опьянели от радости. «Червонного золота пашеница» была в огромном количестве: тут и на хлебозаготовку хватит, и скот подкормить.
Однако Андрей Разметнов не разделял всеобщей «опьяняющей» радости. Было что-то разбойничье в их действиях. Не так представлял он себе равенство между людьми – один отнимает у другого. Особенно его поразил тот момент, ко-гда он увидел «новые, подшитые кожей» Фроловы валенки на Демиде Молчуне. Эти самые валенки были на Дамаскове, когда они только пришли. Вечером этого же дня Разметнов придет в сельсовет и скажет Давыдову: «Больше не работаю… Раскулачивать больше не пойду».
Идея раскулачивания – получить все, ничего не делая. Такая вседозволен-ность расхолаживает людей, лишает их человеческого обличия. Ведь по сути сво-ей раскулачивание – то же грабительство, только официальное, прикрытое ничем не обоснованными распоряжениями и постановлениями Советской власти. Такое насилие неприемлемо для Шолохова, как и вообще любое насилие.