«На золотом крыльце сидели...»
«На золотом крыльце сидели...» — дебютный рассказ Татьяны Толстой. Появившись в 1983 году в журнале «Аврора», он неизменно украшает практически все сборники прозы замечательной писательницы.
Меня также не оставило равнодушным это глубокое по содержанию и оригинальное по форме произведение.
Думаю, что в рассказе «На золотом крыльце сидели...» развиваются почти все основные темы и мотивы творчества Т. Толстой: детство и старость, иллюзии и действительность, человек и окружающий мир, связь прошлого с настоящим и будущим.
Рассказ открывается метафорой сада: «Вначале был сад. Все детство было садом». Особенно мне понравилось то, что в этом произведении даетея не просто описание детства, а само повествование ведется от лица ребенка. Это позволяет нам, читателям, необычным образом посмотреть на происходящее, вспомнить собственные детские впечатления и переживания.
Действительно, в детстве не ощущаются рамки мира, который представляется «без конца и края, без границ и заборов». Сознание ребенка избирательно. Оно выхватывает из общей картины жизни только самое интересное, запоминающееся: «на юг — колодец с жабами, на север — белые розы и грибы, на запад — комариный малинник, на восток — шмели, черничник, озеро, мостки».
Мир детства — это и особые интересы, отражающие любопытство, стремление познать окружающую действительность. Так, на даче ребята хоронят мертвого воробья, разрезают дождевого червя, разглядывают «страшные» картинки в учебнике анатомии.
Лирическая экспозиция контрастирует с началом основной части рассказа. Взрослые играют совсем в другие «игры». Например, мы наблюдаем, как старуха Анна Ильинична пытается накормить парным мясом кошку Мемеку, как хозяйка Вероника Викентьевна азартно торгует клубникой и ревниво охраняет свое садово-огородное хозяйство от посягательств дачников.
Показательно, что занятия взрослых лишены детской непосредственности, сопряжены с насилием, отражают безобразные стороны жизни.
Конфликт рассказа также многопланов и, по-моему, типичен для всего творчества Т. Толстой. Это столкновение внутренних переживаний главного героя — дяди Вани — с его внешним, обыденным существованием. Это противоречие и реальных жизненных проблем, и наивных, но прекрасных детских представлений девочки-рассказчицы.
Дядя Паша представляется мне воплощением «маленького, робкого, затюканного» человека, замкнутого в тесном мирке повседневности. С ним контрастирует образ жены Вероники Викентьевны, который постоянно гиперболизируется: «огромная белая красавица», «необъятная золотоволосая Царица». Она спит «на огромной кровати о четырех стеклянных ногах».
Но именно у дяди Паши, на мой взгляд, сохраняется по-детски незамутненное видение жизни. После работы в «прокуренном полуподвале» он торопится «в свой Сад, в свой Рай, где с озера веет вечерней тишиной».
Вообще невозможно не согласиться с тем, что взгляд ребенка — самый правдивый, его нельзя обмануть. В рассказе Толстой мы находим яркое подтверждение этой мысли.
Так, дети с самого начала понимают истинную сущность характера Вероники, которая представляется им «самой жадной женщиной на свете».
нимают истинную сущность характера Вероники, которая представляется им «самой жадной женщиной на свете». В сцене разделки зарезанного ею теленка им справедливо видится «кошмар, ужас — холодный смрад — сарай, сырость, смерть», от которых надо бежать. Таким образом, уже в детстве человек постигает скрытую сторону, «изнанку» жизни.
Куда же можно спрятаться от этого ужаса жизни?
На мой взгляд, одним из способов такого «бегства» в рассказе выступает мир вещей. Кажется, что через дом дяди Паши «призрачными шагами прошествовал караван верблюдов» и «растерял свою драгоценную поклажу».
Другая форма бегства от повседневной жизни — погружение в сон, который «уносил дядю Пашу в страну утраченной юности, в страну несбывшихся надежд».
Наконец, еще один способ противостоять миру обыденности — произвести внешние изменения в жизни. Дядя Паша приглашает в дом Маргариту — сестру умершей Вероники, убирает злого желтого пса от калитки, пускает в мансарду дачников.
Но мы видим, что все эти способы оказываются ложными и вызывают авторскую иронию. Так, мир человеческих чувств поглощается миром вещей, в котором они теряются, забываются, обесцениваются. И вот уже «багдадская поклажа» вещей в доме дяди Паши оборачивается «ветошью и рухлядью». Девочка-рассказчица взрослеет и начинает понимать, что все сокровища этого дома — «пыль, прах и тлен». У нее возникает недоумение, как же все это «пело и переливалось, горело и звало»?
По моим наблюдениям, подобная идея вообще типична для прозы Толстой. Например, в ее рассказе «Соня» также становится невозможно найти пачку Сониных писем за «буфетами, гардеробами и шкафами».
Мы замечаем и то, что произведенные преобразования тоже не спасают дядю Пашу от тоски и ощущения конца жизни, потому что все в жизни стареет или возвращается на прежние места: «сгорбилась Маргарита» и «вышел из сундука желтый пес».
Сон также не позволяет герою вырваться с замкнутого жизненного круга. Когда дядя Паша засыпал на своей огромной сочинение с оллсоч © 2005 кровати, «возвращалась Вероника Викентьевна… и отдавливала ему маленькие теплые ножки». Сон героя превращался в символический сон души, бесцельное существование в мире повседневности. И напрасен был голос судьбы: «… Эй, проснись, дядя Паша! Вероника-то скоро умрет».
Таким образом, герой живет в страшном замкнутом мире. Он жалок и ничтожен перед лицом судьбы. Думаю, эта идея также звучит во многих рассказах Т. Толстой. «Маленький, маленький, одинокий… по ошибке пришел ты в этот мир!» — восклицает автор в рассказе «Ночь».
Образ ветра возникает и в рассказе «На золотом крыльце сидели»: «… на холодном ветру разожмем озябший кулак — что, кроме горсти сырого песка, унесли мы с тобой?»
При этом за персонажами этого произведения, как и многих других у Толстой близкого к традиции сказок, жестко закреплены их роли. Само название «На золотом крыльце сидели...» и эпиграф к рассказу указывают на отношение к детской считалке — жанру, в котором обыгрывается идея распределения ролей.
При чтении рассказа у меня возникло впечатление, что образы его главных героев неоднозначны, постоянно раздваиваются.
ссказа у меня возникло впечатление, что образы его главных героев неоднозначны, постоянно раздваиваются.
Например, Вероника ассоциируется с двумя противоположными образами — старухи из пушкинской «Сказки о рыбаке и рыбке» и спящей красавицы. Дядя Паша — «маленький человек» и одновременно «царь Соломон».
Однако время уравнивает всех людей в этой жизни, а смерть примиряет противоречия между ними. Так, у Толстой умирают и Вероника, и ее муж.
Дядя Паша живет в мире своих снов и мечтаний. Играющий Лунную сонату, он сравнивается с «халифом на час». Это роднит его с персонажем другого рассказа — «Факир». Но в обоих произведениях изображается крушение сказочного мира фантазий, звучит идея о том, что величие человека мимолетно и призрачно. Эта мысль возникает и в рассказе «Пламень небесный», главный герой которого — Коробейников — был отвергнут компанией дачников из-за глупой шутки одного из них.
Таким образом, писательница показывает хрупкость человеческой жизни. Но если в «Пламени небесном» показана зыбкость положения человека в мире людей, то рассказ «На золотом крыльце сидели...» иллюстрирует идею непостоянства самого существования человека.
Отсюда в рассказе возникает особенно заинтересовавший меня символический образ цепи, который, по моим наблюдениям, тоже очень часто повторяется в творчестве Т. Толстой.
Думаю, что одно из значений образа цепи — всеобщая связь событий и явлений жизни. Человек постоянно движется по кругу, поэтому и «перетирается цепь» жизни дяди Паши, которая «все торопливее меняла стекла в волшебном фонаре». Старость застает героя врасплох: «Осень вошла к дяде Паше и ударила его по лицу… Постой, ты что же, всерьез?..»
Можно ли разомкнуть эту цепь и вырваться из замкнутого круга судьбы?
По-моему, некоторым героям Толстой это удается, например Пипке из рассказа «Огонь и пыль». Другие ее герои пытаются «разорвать цепь», но терпят поражение. Например, Игнатьев в рассказе «Круг» думает: «Волшебными ножницами я разрежу заколдованное кольцо и выйду за предел». Но авторская ирония над героем демонстрирует невозможность избавления таким примитивным способом от связей этого мира.
С другой стороны, цепь — символ духовной несвободы человека, его зависимости от людей и обстоятельств. В связи с этим в рассказе возникает образ «драгоценных часов с ненашими цифрами и змеиными стрелками». Но для героев произведения Толстой оказывается невозможным остановить время. Тщетны усилия состарившегося дяди Паши завести часы, и «над циферблатом, в стеклянной комнатке съежились маленькие жители...».
Подобно тому, как в рассказе «Круг» жена «выковывала цепь, чтобы Василий Михайлович не мог уйти», дядя Паша оказывается привязанным к своей Веронике. Но если Василий Михайлович «перегрыз цепь и убежал от Евгении Ивановны», то дядя Паша не смог этого сделать.
Наконец, цепь, на мой взгляд, символизирует семейные узы, преемственность поколений. Это значение образа цепи, по-моему, очень наглядно объясняется в другом рассказе Т. Толстой — «Спи спокойно, сынок»: «Крепко взявшись за руки, цепь предков уходит вглубь, погружаясь в темный студень времени.
сынок»: «Крепко взявшись за руки, цепь предков уходит вглубь, погружаясь в темный студень времени. Становись, к нам, безымянный, присоединяйся! Отыщи свое звено в цепи!»
Мне думается, что дяде Паше тоже не удалось этого сделать.
Он замерз на крыльце своего дома: «не смог дотянуться до железного дверного кольца и упал лицом в снег».
Во-вторых, дяде Паше не позволили присоединиться к предкам Маргарита и ее дочь, которые не похоронили его по-человечески, а поставили жестяную банку с его прахом в пустом курятнике.
Однако «белые морозные маргаритки выросли между его одеревеневшими пальцами». По-моему, эту метафору можно истолковать как предстоящую смерть близких героя. Возможно, это намек на то, что скоро и «согнутая годами пополам» Маргарита покинет мир. И тогда «золотая Дама Времени, выпив до дна кубок жизни, простучит по столу для дяди Паши последнюю полночь...»
Рассказ Т. Толстой мне очень понравился. Это удивительное произведение заставило задуматься о своем месте в мире, пробудило воспоминания о детстве, оставило удивительно глубокое ощущение сложности и одновременно необычайной хрупкости нашей жизни.
Меня также не оставило равнодушным это глубокое по содержанию и оригинальное по форме произведение.
Думаю, что в рассказе «На золотом крыльце сидели...» развиваются почти все основные темы и мотивы творчества Т. Толстой: детство и старость, иллюзии и действительность, человек и окружающий мир, связь прошлого с настоящим и будущим.
Рассказ открывается метафорой сада: «Вначале был сад. Все детство было садом». Особенно мне понравилось то, что в этом произведении даетея не просто описание детства, а само повествование ведется от лица ребенка. Это позволяет нам, читателям, необычным образом посмотреть на происходящее, вспомнить собственные детские впечатления и переживания.
Действительно, в детстве не ощущаются рамки мира, который представляется «без конца и края, без границ и заборов». Сознание ребенка избирательно. Оно выхватывает из общей картины жизни только самое интересное, запоминающееся: «на юг — колодец с жабами, на север — белые розы и грибы, на запад — комариный малинник, на восток — шмели, черничник, озеро, мостки».
Мир детства — это и особые интересы, отражающие любопытство, стремление познать окружающую действительность. Так, на даче ребята хоронят мертвого воробья, разрезают дождевого червя, разглядывают «страшные» картинки в учебнике анатомии.
Лирическая экспозиция контрастирует с началом основной части рассказа. Взрослые играют совсем в другие «игры». Например, мы наблюдаем, как старуха Анна Ильинична пытается накормить парным мясом кошку Мемеку, как хозяйка Вероника Викентьевна азартно торгует клубникой и ревниво охраняет свое садово-огородное хозяйство от посягательств дачников.
Показательно, что занятия взрослых лишены детской непосредственности, сопряжены с насилием, отражают безобразные стороны жизни.
Конфликт рассказа также многопланов и, по-моему, типичен для всего творчества Т. Толстой. Это столкновение внутренних переживаний главного героя — дяди Вани — с его внешним, обыденным существованием. Это противоречие и реальных жизненных проблем, и наивных, но прекрасных детских представлений девочки-рассказчицы.
Дядя Паша представляется мне воплощением «маленького, робкого, затюканного» человека, замкнутого в тесном мирке повседневности. С ним контрастирует образ жены Вероники Викентьевны, который постоянно гиперболизируется: «огромная белая красавица», «необъятная золотоволосая Царица». Она спит «на огромной кровати о четырех стеклянных ногах».
Но именно у дяди Паши, на мой взгляд, сохраняется по-детски незамутненное видение жизни. После работы в «прокуренном полуподвале» он торопится «в свой Сад, в свой Рай, где с озера веет вечерней тишиной».
Вообще невозможно не согласиться с тем, что взгляд ребенка — самый правдивый, его нельзя обмануть. В рассказе Толстой мы находим яркое подтверждение этой мысли.
Так, дети с самого начала понимают истинную сущность характера Вероники, которая представляется им «самой жадной женщиной на свете».
нимают истинную сущность характера Вероники, которая представляется им «самой жадной женщиной на свете». В сцене разделки зарезанного ею теленка им справедливо видится «кошмар, ужас — холодный смрад — сарай, сырость, смерть», от которых надо бежать. Таким образом, уже в детстве человек постигает скрытую сторону, «изнанку» жизни.
Куда же можно спрятаться от этого ужаса жизни?
На мой взгляд, одним из способов такого «бегства» в рассказе выступает мир вещей. Кажется, что через дом дяди Паши «призрачными шагами прошествовал караван верблюдов» и «растерял свою драгоценную поклажу».
Другая форма бегства от повседневной жизни — погружение в сон, который «уносил дядю Пашу в страну утраченной юности, в страну несбывшихся надежд».
Наконец, еще один способ противостоять миру обыденности — произвести внешние изменения в жизни. Дядя Паша приглашает в дом Маргариту — сестру умершей Вероники, убирает злого желтого пса от калитки, пускает в мансарду дачников.
Но мы видим, что все эти способы оказываются ложными и вызывают авторскую иронию. Так, мир человеческих чувств поглощается миром вещей, в котором они теряются, забываются, обесцениваются. И вот уже «багдадская поклажа» вещей в доме дяди Паши оборачивается «ветошью и рухлядью». Девочка-рассказчица взрослеет и начинает понимать, что все сокровища этого дома — «пыль, прах и тлен». У нее возникает недоумение, как же все это «пело и переливалось, горело и звало»?
По моим наблюдениям, подобная идея вообще типична для прозы Толстой. Например, в ее рассказе «Соня» также становится невозможно найти пачку Сониных писем за «буфетами, гардеробами и шкафами».
Мы замечаем и то, что произведенные преобразования тоже не спасают дядю Пашу от тоски и ощущения конца жизни, потому что все в жизни стареет или возвращается на прежние места: «сгорбилась Маргарита» и «вышел из сундука желтый пес».
Сон также не позволяет герою вырваться с замкнутого жизненного круга. Когда дядя Паша засыпал на своей огромной сочинение с оллсоч © 2005 кровати, «возвращалась Вероника Викентьевна… и отдавливала ему маленькие теплые ножки». Сон героя превращался в символический сон души, бесцельное существование в мире повседневности. И напрасен был голос судьбы: «… Эй, проснись, дядя Паша! Вероника-то скоро умрет».
Таким образом, герой живет в страшном замкнутом мире. Он жалок и ничтожен перед лицом судьбы. Думаю, эта идея также звучит во многих рассказах Т. Толстой. «Маленький, маленький, одинокий… по ошибке пришел ты в этот мир!» — восклицает автор в рассказе «Ночь».
Образ ветра возникает и в рассказе «На золотом крыльце сидели»: «… на холодном ветру разожмем озябший кулак — что, кроме горсти сырого песка, унесли мы с тобой?»
При этом за персонажами этого произведения, как и многих других у Толстой близкого к традиции сказок, жестко закреплены их роли. Само название «На золотом крыльце сидели...» и эпиграф к рассказу указывают на отношение к детской считалке — жанру, в котором обыгрывается идея распределения ролей.
При чтении рассказа у меня возникло впечатление, что образы его главных героев неоднозначны, постоянно раздваиваются.
ссказа у меня возникло впечатление, что образы его главных героев неоднозначны, постоянно раздваиваются.
Например, Вероника ассоциируется с двумя противоположными образами — старухи из пушкинской «Сказки о рыбаке и рыбке» и спящей красавицы. Дядя Паша — «маленький человек» и одновременно «царь Соломон».
Однако время уравнивает всех людей в этой жизни, а смерть примиряет противоречия между ними. Так, у Толстой умирают и Вероника, и ее муж.
Дядя Паша живет в мире своих снов и мечтаний. Играющий Лунную сонату, он сравнивается с «халифом на час». Это роднит его с персонажем другого рассказа — «Факир». Но в обоих произведениях изображается крушение сказочного мира фантазий, звучит идея о том, что величие человека мимолетно и призрачно. Эта мысль возникает и в рассказе «Пламень небесный», главный герой которого — Коробейников — был отвергнут компанией дачников из-за глупой шутки одного из них.
Таким образом, писательница показывает хрупкость человеческой жизни. Но если в «Пламени небесном» показана зыбкость положения человека в мире людей, то рассказ «На золотом крыльце сидели...» иллюстрирует идею непостоянства самого существования человека.
Отсюда в рассказе возникает особенно заинтересовавший меня символический образ цепи, который, по моим наблюдениям, тоже очень часто повторяется в творчестве Т. Толстой.
Думаю, что одно из значений образа цепи — всеобщая связь событий и явлений жизни. Человек постоянно движется по кругу, поэтому и «перетирается цепь» жизни дяди Паши, которая «все торопливее меняла стекла в волшебном фонаре». Старость застает героя врасплох: «Осень вошла к дяде Паше и ударила его по лицу… Постой, ты что же, всерьез?..»
Можно ли разомкнуть эту цепь и вырваться из замкнутого круга судьбы?
По-моему, некоторым героям Толстой это удается, например Пипке из рассказа «Огонь и пыль». Другие ее герои пытаются «разорвать цепь», но терпят поражение. Например, Игнатьев в рассказе «Круг» думает: «Волшебными ножницами я разрежу заколдованное кольцо и выйду за предел». Но авторская ирония над героем демонстрирует невозможность избавления таким примитивным способом от связей этого мира.
С другой стороны, цепь — символ духовной несвободы человека, его зависимости от людей и обстоятельств. В связи с этим в рассказе возникает образ «драгоценных часов с ненашими цифрами и змеиными стрелками». Но для героев произведения Толстой оказывается невозможным остановить время. Тщетны усилия состарившегося дяди Паши завести часы, и «над циферблатом, в стеклянной комнатке съежились маленькие жители...».
Подобно тому, как в рассказе «Круг» жена «выковывала цепь, чтобы Василий Михайлович не мог уйти», дядя Паша оказывается привязанным к своей Веронике. Но если Василий Михайлович «перегрыз цепь и убежал от Евгении Ивановны», то дядя Паша не смог этого сделать.
Наконец, цепь, на мой взгляд, символизирует семейные узы, преемственность поколений. Это значение образа цепи, по-моему, очень наглядно объясняется в другом рассказе Т. Толстой — «Спи спокойно, сынок»: «Крепко взявшись за руки, цепь предков уходит вглубь, погружаясь в темный студень времени.
сынок»: «Крепко взявшись за руки, цепь предков уходит вглубь, погружаясь в темный студень времени. Становись, к нам, безымянный, присоединяйся! Отыщи свое звено в цепи!»
Мне думается, что дяде Паше тоже не удалось этого сделать.
Он замерз на крыльце своего дома: «не смог дотянуться до железного дверного кольца и упал лицом в снег».
Во-вторых, дяде Паше не позволили присоединиться к предкам Маргарита и ее дочь, которые не похоронили его по-человечески, а поставили жестяную банку с его прахом в пустом курятнике.
Однако «белые морозные маргаритки выросли между его одеревеневшими пальцами». По-моему, эту метафору можно истолковать как предстоящую смерть близких героя. Возможно, это намек на то, что скоро и «согнутая годами пополам» Маргарита покинет мир. И тогда «золотая Дама Времени, выпив до дна кубок жизни, простучит по столу для дяди Паши последнюю полночь...»
Рассказ Т. Толстой мне очень понравился. Это удивительное произведение заставило задуматься о своем месте в мире, пробудило воспоминания о детстве, оставило удивительно глубокое ощущение сложности и одновременно необычайной хрупкости нашей жизни.