" Мысль народная " и " мысль семейная " в романе Л . Н . Толстого " Война и мир " . Проблема роли народа и личности в истории

Своим гигантским объемом «Война и мир» может произвести впечатление хаотичности, разбросанности и неслаженности множества персонажей, сюжетных линий, всего разнообразного содержания. Но гениальность Толстого-художника в том и проявилась, что все это огромное содержание проникнуто единой мыслью, концепцией жизни людского сообщества, которую легко углядеть при вдумчивом, внимательном чтении.

Жанр «Войны и мира» определяется как роман-эпопея. В чем смысл этого определения? Через бесконечное множество судеб множества людей, взятых в различных обстоятельствах жизни: в военное и мирное время, в молодости и в старости, в довольстве и в горести, в частной и общей, роевой жизни — и сплетенных в единое художественное целое, проходит главная художественно освоенная антитеза книги: естественное, простое и условное, искусственное в жизни людей; простые и вечные моменты человеческого бытия: рождение, любовь, смерть — и условленность света, сословность общества, имущественные различия.

Автора «Войны и мира» упрекали в фаталистическом понимании истории и жизни вообще, но в его книге характерное для древнего, классического эпоса понятие судьбы, рока заменено понятием жизни в ее стихийном течении и разливе, в вечном обновлении. Недаром в романе так много метафор, связанных с вечно меняющейся водной стихией. Есть в «Войне и мире» и главный, ключевой словесно-художественный «образ». Под впечатлением общения с Платоном Каратаевым, воплощением всего вечного и круглого, Пьер видит сон. «И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. „Постой“,-сказал старичок. И он показал Пьеру глобус.

Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались, и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею. — Вот жизнь, — сказал старичок учитель. „Как это просто и ясно, — подумал Пьер. — Какя мог не знать этого прежде… Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез“.

Такое понимание жизни есть оптимистический пантеизм, философия, отождествляющая Бога с природой. Бог автора „Войны и мира“ — это вся жизнь, все бытие. Такая философия определяет моральные оценки героев: цель и счастье человека — достигнуть круглости капли и разлиться, слиться со всеми, приобщиться ко всему и всем. Ближе всех к этому идеалу находится Платон Каратаев, недаром ему дано имя великого древнегреческого мудреца, стоявшего у истоков мировой философской мысли. Многие представители дворянско-аристократического света, особенно придворного круга, изображенные в романе, не способны на это.

Главные же герои „Войны и мира приходят именно к этому, они преодолевают наполеоновский эгоизм, становящийся в описанное в романе время знаменем эпохи и окончательно ставший им во время писания романа. Кстати, тогда же писал “Преступление и наказание» и Достоевский. Главные герои преодолевают сословную замкнутость и гордую единичность. Причем в центр романа Толстой ставит такие персонажи, движение которых по этому пути протекает особенно драматично и разительно. Это Андрей Болконский, Пьер и Наташа. Для них этот исполненный драматизма путь — дорога приобретений, обогащения их личности, глубоких душевных открытий и прозрений.

Чуть дальше от центра романа стоят персонажи второго плана, которые на этом пути больше теряют. Это Николай Ростов, княжна Марья, Петя. Периферию же «Войны и мира» заполняют многочисленные фигуры, по тем или иным причинам не способные встать на этот путь. По такому же принципу изображены многочисленные женские персонажи «Войны и мира». Ответ на этот вопрос будет носить конкретный характер, т.е. надо просто знать и пересказать текст, содержание романа, искать здесь какую-то особенную идейную концепцию не приходится. Толстой создавал образы Наташи и Сони, княжны Марьи и «Бурьенки», красавицы Элен и старенькой Анны Павловны в эпоху 60-х годов, одновременно с романом Чернышевского «Что делать?», в котором наиболее полно и последовательно выражены идеи женской свободы и равноправия с мужчинами. Все это Толстой, естественно, отвергал, на женщину смотрел в патриархальном духе.

Свои идеалы женской любви, семейного, родительского счастья он воплотил не только в характере и судьбе Наташи, наиболее ярко из всех персонажей (в том числе и мужских) выражающей его представление о «настоящей жизни», но и реальности, женившись в 1862 году на молоденькой Софье Андреевне Берс. И надо с сожалением признать, что «нас возвышающий обман» образа Наташи оказался гораздо симпатичней и приглядней «темы низких истин» семейной драмы Толстого. Несмотря ни на то, что Толстой целенаправленно воспитывал молодую жену в духе своих идеалов, тех самых, что так убеждают нас при чтении «Войны и мира», жена великого писателя, а затем подросшие многочисленные дети сделали последние тридцать лет жизни Толстого невыносимыми. А сколько раз он принимал решение уйти от них!.. Можно сказать, что «настоящая жизнь» с ее «причудливостью, неожиданностями, внезапными капризами и прихотями — то, что заключает в себя любая женская натура, — оказалась даже более „настоящей“, чем предполагал Толстой. И неважно, о ком идет речь — о безропотно-кроткой княжне Марье или о дерзко- требовательной, победительно уверенной в своей силе Элен.

Очень скоро после написания „Войны и мира“ жизнь показала ее автору, что крайности женских характеров, так уверенно разведенные им по шкале нравственных оценок (Наташе- „отлично“, княжне Марье — »посредственно", Элен -«неуд») в реальности могут сойтись в лице одного, самого близкого, самого любимого человека — жены, матери троих детей.

Таким образом, при всей ее глубине и всеохватности жизненная философия автора «Войны и мира» достаточно схематична, «живая жизнь», «настоящая жизнь» сложнее, богаче, с ней не расправишься росчерком пера по своему усмотрению, по требованию художественного единства, как поступил Толстой, по-быстрому «умертвив» ставшую ненужной для его идейно-нравственной постройки такую притягательную и непобедимую в своей безнравственности Элен.

Идея «настоящей жизни» пронизывает и изображение исторических персонажей. Дух войска, который чувствует Кутузов и который диктует ему стратегические решения, по сути, есть тоже форма приобщения, слияния с вечно разливающихся жизнью. Его антагонисты — Наполеон, Александр, ученые немецкие генералы — к этому неспособны. Простые, рядовые герои войны — Тушин, Тимохин, Тихон Щербатый, Васька Денисов — не стремятся осчастливить все человечество, потому что лишены чувства отдельности отчего, они уже слиты с этим миром. Раскрытая выше идея-антитеза, пронизывающая весь огромный роман, выражена уже в его названии, очень емком и многозначном.

Второе слово названия романа обозначает сообщество людей, весь народ, жизнь всем миром, в миру, с людьми в противоположность монашескому уединению. Поэтому неверно думать, что название романа указывает на чередование военных и мирных, невоенных эпизодов. Указанный выше смысл слова мир меняет, расширяет значение и первого заглавного слова: война — не только как проявление милитарности, но и вообще борьба людей, жизненная битва разъединенного, разведенного на атомарные капли человечества.

В 1805 году, которым открывается толстовская эпопея, людское сообщество пребывает разобщенным, раздробленным на сословия, дворянский свет отчужден от народного целого. Кульминация этого состояния — Тильзитский мир, непрочный, чреватый новой войной. Антитезой этому состоянию является 1812 год, когда «всем народом навалиться хотят» на Бородинском поле. И дальше от 3 к 4 тому герои романа оказываются на грани войны и мира, то и дело совершая переходы туда и обратно. Они сталкиваются с настоящей, полной жизнью, с войной и миром. Кутузов говорит: «Да, немало упрекали меня… и за войну и за мир… а все пришло вовремя», — и эти понятия связываются в его устах в единый заглавный образ жизни.

В эпилоге первоначальное состояние возвращается, опять разобщенность в высшем сословии и высшего сословия с простым народом. Пьера возмущает «шагистика, поселения — мучат народ, просвещение душат», он хочет «независимости и деятельности». Николай Ростов скоро будет «рубить и душить все с плеча». В итоге «все слишком натянуто и непременно лопнет». Кстати, Платон Каратаев не одобрил бы настроений двух оставшихся в живых героев, а Андрей Болконский одобрил бы. И вот его сын Николенька, рожденный в 1807 году, читает высоко ценимого декабристами Плутарха. Его дальнейшая судьба понятна. Эпилог романа полон многоголосьем различных мнений. Единение, приобщенность остаются желанным идеалом, но эпилогом Толстой показывает, как труден путь к нему.

По свидетельству Софьи Андреевны, Толстой говорил, что любит в «Войне и мире» «мысль народную», а в «Анне Каренине» — «мысль семейную». Понять суть обеих толстовских формул нельзя без сопоставления этих романов. Подобно Гоголю, Гончарову, Достоевскому, Лескову Толстой считал свой век временем, когда в мире людей, среди людей торжествует разобщение, распад общего целого. И две его «мысли», и два романа -о том, как вернуть утраченную целостность. В первом романе, как это ни парадоксально звучит, мир соединяет война, единый патриотический порыв против общего врага, именно против него отдельные личности соединяются в целое народа.

В «Анне Карениной» разобщению противостоит ячейка общества — семья, первичная форма человеческого объединения и приобщения. Но роман показывает, что в эпоху, когда «все смешалось», «все переворотилось», семья своим кратковременным, непрочным слиянием лишь усиливает сложности на пути к желанному идеалу человеческого единения.

Таким образом, раскрытие «мысли народной» в «Войне и мире» тесно связана и во многом определяется толстовским ответом на главный вопрос — «что же такое настоящая жизнь?» Что касается роли народа и личности в истории, то решение этого вопроса особенно сильно засорено марксистко-ленинским литературоведением. Толстого, как уже говорилось, часто обвиняли в историческом фатализме (взгляд, согласно которому исход исторических событий заранее предрешен). Но это несправедливо Толстой настаивал лишь на том, что законы истории скрыты от индивидуального человеческого разума.

Его взгляд на эту проблему очень точно выражает известное четверостишие Тютчева (1866 — опять время работы над «Войной и миром»): «Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать — В Россию можно только верить». Для марксизма не решающее значение народных масс как двигателя истории и неспособность личности повлиять на историю иначе, кроме как пристроившись в хвосте этих масс, было непреложным законом. Однако иллюстрировать этот «закон» материалом военных эпизодов «Войны и мира» затруднительно. В своей эпопее Толстой подхватывает эстафету исторических взглядов Карамзина и Пушкина. Оба они чрезвычайно убедительно показали в своих произведениях (Карамзин в «Истории государства Российского»), что, выражаясь словами Пушкина, случай — мощное орудие Провиденья, т, е. судьбы.

Именно через случайное действуют закономерное и необходимое, да и таковыми они признаются лишь задним числом, после своего действия. И носителем случайности оказывается личность: Наполеон, перевернувший судьбы всей Европы, Тушин, повернувший ход Шенграбенского сражения. То есть, перефразируя известную поговорку, можно сказать, что если бы Наполеона не было, его стоило бы выдумать, примерно так же, как «выдумал» своего Тушина Толстой.