Пространство в романе
Мир романа «Мы» Евгения Замятина, русского писателя, стоявшего у истоков сатирической антиутопии XX века,
суров и сумрачен. Это мир «нумеров», а не личностей, досконально во всем расчисленный огромный механизм
Единого Государства с идеально притертыми «винтиками». Расчислено действительно все. Не только рабочие часы
— все стороны жизни «нумеров» охвачены Государством, посекундно расписаны в Часовой Скрижали. Даже
искусство подчинено в этом истинно казарменном будущем узкопрактическим целям. «Просто смешно: всякий писал
— о чем ему вздумается… Теперь поэзия — уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия — государственная
служба, поэзия — полезность». И вот Институт Государственных Поэтов и Писателей создает «Ежедневные оды
Благодетелю», бессмертную трагедию «Опоздавший на работу», настольную книгу «Стансов о половой гигиене»…
Остается только поражаться горькой прозорливости писателя, уже тогда, в 1920-м, понявшего, как далеко может
завести наше общество набиравшая повсюду силу казарменность, объявленная чуть ли не высшей формой
коллективизма. «Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и проч.» — и, оберегая свою
машинную стерильность, Единое Государство отгораживается Зеленой Стеной от мира дикого и неупорядоченного
— «неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных». Этот рационализированный «рай» жестко оберегаем
от любых, самых мелких потрясений: «Для того чтобы выкинуть вон погнувшийся болт, у нас есть искусная, тяжелая
рука Благодетеля… есть опытный глаз Хранителей...» И есть, добавим, чудовищная логика подавления, свойственная
любому тоталитарному режиму: «Настоящий врач начинает лечить еще здорового человека, такого, какой заболеет
еще только завтра, послезавтра, через неделю. Профилактика, да!..» Герою-рассказчику, математику Д-503,
выпадает невозможное, абсолютно, казалось бы, немыслимое в этом мире (где «всякий из нумеров имеет право —
как на сексуальный продукт — на любой нумер...») счастье истинной любви. Укрывшись в своей прозрачной
стеклянной клетке, Д-503 пытается вернуть своим мыслям прежний стройный порядок. Но тщетно — уже не
выздороветь ему, «болезнь» его неизлечима. «Плохо ваше дело! — говорит герою знакомый врач. — По-видимому, у
вас образовалась душа...» И в довершение всего наш математик узнает, что его возлюбленная 1-330 участвует в
подготовке восстания. Показательный диалог происходит между ними — диалог, в который стоит вслушаться
повнимательнее: он многое открывает нам в позиции автора. — Это немыслимо! Это нелепо! Неужели тебе не ясно:
то, что вы затеваете, — это революция? — Да, революция! Почему же это нелепо? — Нелепо — потому что
революции не может быть. Потому что наша… наша революция была последней. И больше никаких революций не
может быть. Это известно всякому…
. — А какую же ты хочешь последнюю революцию? Последней — нет, революции
— бесконечны..." Поистине они били тогда не в бровь, а в глаз, эти «зашифрованные в фантастику» слова, звучавшие
неслыханным кощунством для тех, кто был убежден, что октябрь 1917 года окончательно и бесповоротно определил
судьбу России. Финал романа трагичен. Восстание подавлено, в чем косвенно виноват и Д-503: его дневник,
откровенные записи в нем, естественно, не ускользнули от недреманного ока Хранителей. Сам Д-503 подвергнут
операции, в результате которой в его мозгу нейтрализован центр, ведающий фантазией. И вот уже возвращается к
нему готовность испытывать сладостное ощущение «победы всех над одним, суммы — над единицей»… Но и
неудавшееся восстание — факт, заставляющий читателя крепко усомниться в казарменной долговечности Единого
Государства.
суров и сумрачен. Это мир «нумеров», а не личностей, досконально во всем расчисленный огромный механизм
Единого Государства с идеально притертыми «винтиками». Расчислено действительно все. Не только рабочие часы
— все стороны жизни «нумеров» охвачены Государством, посекундно расписаны в Часовой Скрижали. Даже
искусство подчинено в этом истинно казарменном будущем узкопрактическим целям. «Просто смешно: всякий писал
— о чем ему вздумается… Теперь поэзия — уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия — государственная
служба, поэзия — полезность». И вот Институт Государственных Поэтов и Писателей создает «Ежедневные оды
Благодетелю», бессмертную трагедию «Опоздавший на работу», настольную книгу «Стансов о половой гигиене»…
Остается только поражаться горькой прозорливости писателя, уже тогда, в 1920-м, понявшего, как далеко может
завести наше общество набиравшая повсюду силу казарменность, объявленная чуть ли не высшей формой
коллективизма. «Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и проч.» — и, оберегая свою
машинную стерильность, Единое Государство отгораживается Зеленой Стеной от мира дикого и неупорядоченного
— «неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных». Этот рационализированный «рай» жестко оберегаем
от любых, самых мелких потрясений: «Для того чтобы выкинуть вон погнувшийся болт, у нас есть искусная, тяжелая
рука Благодетеля… есть опытный глаз Хранителей...» И есть, добавим, чудовищная логика подавления, свойственная
любому тоталитарному режиму: «Настоящий врач начинает лечить еще здорового человека, такого, какой заболеет
еще только завтра, послезавтра, через неделю. Профилактика, да!..» Герою-рассказчику, математику Д-503,
выпадает невозможное, абсолютно, казалось бы, немыслимое в этом мире (где «всякий из нумеров имеет право —
как на сексуальный продукт — на любой нумер...») счастье истинной любви. Укрывшись в своей прозрачной
стеклянной клетке, Д-503 пытается вернуть своим мыслям прежний стройный порядок. Но тщетно — уже не
выздороветь ему, «болезнь» его неизлечима. «Плохо ваше дело! — говорит герою знакомый врач. — По-видимому, у
вас образовалась душа...» И в довершение всего наш математик узнает, что его возлюбленная 1-330 участвует в
подготовке восстания. Показательный диалог происходит между ними — диалог, в который стоит вслушаться
повнимательнее: он многое открывает нам в позиции автора. — Это немыслимо! Это нелепо! Неужели тебе не ясно:
то, что вы затеваете, — это революция? — Да, революция! Почему же это нелепо? — Нелепо — потому что
революции не может быть. Потому что наша… наша революция была последней. И больше никаких революций не
может быть. Это известно всякому…
. — А какую же ты хочешь последнюю революцию? Последней — нет, революции
— бесконечны..." Поистине они били тогда не в бровь, а в глаз, эти «зашифрованные в фантастику» слова, звучавшие
неслыханным кощунством для тех, кто был убежден, что октябрь 1917 года окончательно и бесповоротно определил
судьбу России. Финал романа трагичен. Восстание подавлено, в чем косвенно виноват и Д-503: его дневник,
откровенные записи в нем, естественно, не ускользнули от недреманного ока Хранителей. Сам Д-503 подвергнут
операции, в результате которой в его мозгу нейтрализован центр, ведающий фантазией. И вот уже возвращается к
нему готовность испытывать сладостное ощущение «победы всех над одним, суммы — над единицей»… Но и
неудавшееся восстание — факт, заставляющий читателя крепко усомниться в казарменной долговечности Единого
Государства.