Жизнь в раю? (идейный подтекст романа-антиутопии Е. Замятина «Мы»)

Инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку...
Е. Замятин. Мы
«Сигналом об опасности, угрожающей человеку, человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства» назвал роман Замятина Дж. Оруэлл.
Удивительно, но роман написан в 1920 году. Обладая редким даром предвидения, Замятин уже тогда обратил внимание на настораживающие тенденции в политике молодого государства — на потрясающее равнодушие к судьбе отдельного человека, на бессмысленную зачастую жестокость, на безжалостное разрушение многовековой культуры и замену ее жалкой пародией — так называемой «пролетарской культурой».
Когда роман был написан, о публикации его в России и речи не шло. Замятин читал его друзьям, знакомым и знакомым друзей. Его слушали, затаив дыхание, потом устраивали овации. В голодном, неотапливаемом Петрограде (шел 1920 год, военный коммунизм, многое уже пережито, но самые большие потрясения и жертвы еще были впереди) роман воспринимался как откровение, но вряд ли кто мог представить, насколько сбудутся его пророчества.
С 1929 года, после выхода в Праге сокращенного варианта «Мы» на русском языке, началась травля. Замятин ожидал этого. В 1921 году он еще пытался бороться: в статье «Я боюсь» он предупреждал, что настоящая литература в России погибнет — ибо ее «делают не исполнительные и благонадежные чиновники». Но время шло, и стало ясно, что власти и не нужна настоящая литература — хватит и благонадежной имитации. В 1931 году Замятин уехал за границу. Англия приобрела талантливого писателя и инженера. Россия, соответственно, потеряла...
До 1988 года — 68 лет — жители нашей страны были лишены возможности прочитать гениальный роман своего соотечественника, роман, вызвавший бурю восторгов по всему миру. Мы читали его не как предупреждение — скорее, как воспоминание. Слишком многое он угадал в грядущем своей страны.
«Любовь и голод правят миром». После Великой Двухсотлетней войны между городом и деревней, оставшиеся 0,2 % населения земли, граждане Единого Государства, казалось бы, не знают этих проблем. Еду заменила нефтяная пища, а вместо любви — право на сексуальные контакты по талонам.
Единое государство — типичное тоталитарное государство в своем идеальном воплощении. Слежка — за всеми и постоянная. Преследование инакомыслящих доведено до совершенства. Да и инакомыслящих вроде быть не должно — детей воспитывает государство, и главный постулат педагогики — разумная жестокость. Никакого свободомыслия, никаких ненужных фантазий. А под конец и вовсе — в качестве профилактики — всем гражданам удаляется часть мозга, отвечающая за фантазию.
Даже имен бедняги не имеют, лишь «нумера» — да и зачем имена труженикам-муравьям, каждый из которых знает свои обязанности и больше ничем в принципе интересоваться не должен. Ни мыслей, ни желаний — полное блаженство. Вот еще бы научиться внешность делать одинаковой — чтоб и тут исключить неравенство.
Нет и института семьи. Зачем муравью семья? Его семья — муравейник. Семья отвлечет от главного — работы на благо Государства и Благодетеля.

ты на благо Государства и Благодетеля.
Нет и дома — дом дарит одиночество, а одиночество провоцирует вредные мысли. Зачем честному гражданину прятаться от других граждан? Достаточно комнаты с прозрачными стенами.
Но… Великая сила любовь. Не та ее замена, приятная и полезная для физиологии, по разовым талонам, но дикая, нежданная, неуправляемая, с болью, тревогой — и невыразимым счастьем. Д-503 встречает .1-330, и вся столь тщательно построенная система дает трещину. Рушится стерильный мир. Ибо есть теории — и есть Живая Жизнь, которую можно обнести стеной, спрятать, заставить забыть, но она все равно прорвется — биением сердца.
В романе много мелочей, до боли знакомых. Например, описание выборов. Разумеется, выбирает народ, но кандидат неизменно один — Благодетель, и «история Единого Государства не знает случая, чтобы в этот торжественный день хотя бы один голос осмелился нарушить торжественный унисон». Недаром день выборов давно переименован в День Единения. А стоит найтись оппозиции — и они тут же объявляются больными, ибо кто же в здравом уме может быть против Благодетеля?
Милые прогулки по четыре в ряд, под Марш Единого Государства, с восторженным отбиванием такта, порядком смахивают на былые демонстрации — демонстрации преданности, лояльности, довольства своим положением. Ну и, естественно, «не омраченные безумием мыслей лица»...
А образ Благодетеля — «такой же мудрый и любяще-жестокий, как Иегова древних». И эта всепоглощающая народная любовь к жестокости своего тирана...
Пугающе знакомо звучат планы «подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах, — быть может, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически-безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми».
Главная философская мысль романа — что важнее, Счастье или Свобода? Благодетель, в духе Великого Инквизитора из «Братьев Карамазовых», рассуждает:
«О чем люди — с самых пеленок — молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз и навсегда сказал им, что такое счастье — и потом приковал их к этому счастью на цепь Е. Вспомните: в раю уже не знают желаний, не знают жалости, не знают любви, там — блаженные, с оперированной фантазией (только потому и блаженные) — ангелы, рабы Божьи...»
Не главному герою спорить — он слишком раздавлен и своей любовью, и боязнью, что его лишь используют, да и не понимает он ничего из происходящего, лишь корчится от боли и страха его душа. Но почему же разбегаются счастливые обитатели Единого Государства во все стороны, и силой приходится загонять их в Операционные, ради их же блага. А кое-кто и диверсии устраивает, и готов на что угодно, лишь бы не это бездумное существование. И не только мятежники, которым по обязанности положено быть героями.
Покидает привычный мир, готова жить с дикарями, в совершенно неподходящей для нее обстановке О-90 — ради спасения будущего ребенка. Оказывается, и сама природа человека достаточно сильна. Как бы не выхолащивали ее, она возьмет свое — либо неконтролируемой любовью, либо «неуместной» жаждой материнства.

ролируемой любовью, либо «неуместной» жаждой материнства.
И никакие гарантированные блага, ничья «отеческая» забота не заменит обычной свободы.
За годы, прошедшие после написания романа, многое произошло и в мире, и у нас в стране. Те, кто воспринял роман как забавную фантазию, с горечью убедились в своей ошибке.
С середины восьмидесятых в Россию стала возвращаться ее Большая Литература — что ж, «лучше поздно, чем никогда». Роман «Мы» по-прежнему актуален — всегда находятся люди с неуемным стремлением к «порядку», «твердой руке», с жаждой постричь всех под одну гребенку, которых раздражает до боли любое проявление чьей-либо индивидуальности.